Жизнь, какая она есть
Шрифт:
– Хмм, – она послала мне игривый взгляд. – Только звать? А может, и делать то, что я захочу?
– Всенепременно, – проговорил я и скользнул рукой по ее груди. – А что ты хочешь?
– Ну… – она сделала вид, что задумалась. – Например, тебя.
– Всего-то? – я притворно усмехнулся. – Это самая легкая задача!
– Неужели? – ее губы нашли мои, и мы слились в поцелуе. Я любил ее так
Она всегда будет моей. Несмотря ни на что.
7.
Дождь лил как из ведра весь день. Я не смогла оставаться у себя в комнате, и попросила маму постелить мне на диване. На любимом папином коричневом диване – мягком и старом – я чувствовала себя так, словно он все еще здесь и обнимает меня.
Спустя три часа моего сна с дороги, я проснулась и обнаружила маму на кухне – она пекла мой любимый тыквенный пирог, и я вдохнула с детства знакомый запах.
–Я разбудила тебя?.. Ох, гремела, наверное, как сумасшедшая… – мама, заприметив меня на пороге, всплеснула руками. Я подарила ей слегка вымученную улыбку, но покачала головой:
–Нет, ты не разбудила. Как вкусно пахнет…
–Твой любимый, – мама просто улыбнулась мне, но улыбка не затронула ее грустных карих глаз.
–Ты сегодня хоть немного отдохнула? – поинтересовалась я, залезая на высокий барный стул и, сложив руки под подбородком, повернула голову к ней.
–Да нет, что ты. Такая канитель. Телевизионщики до сих пор на лужайке, они помнут все цветы и клумбы, – мама проговорила все это на одном дыхании. – Папе бы не понравилось…
–Как он… – я не смогла произнести слово «умер». Холодок пробежался по моей спине, и я поежилась.
Мама вздохнула и отложила в сторону полотенце, все это время сжимавшее в руках. Она села на стул напротив меня, и я вновь увидела слезы в ее глазах.
–Мы не хотели тебе говорить. Неделю назад у него случился приступ… сердечный…
Я непроизвольно ахнула и прижала руки ко рту. Папу увезли в больницу, а мне даже не позвонили?!
–Вчера его должны были выписать… – кристально-чистая слеза выкатилась из ее глаза, – … но у него снова…. И врачи не смогли ничего сделать.
Мама уронила голову и залилась слезами. Я смотрела на нее и чувствовала, как горечь поднимается к горлу. Они ведь даже не сказали мне…
Я хотела кричать, закатить скандал, рвать и метать, но вместо этого я лишь молча сжала мамину руку. Слезы не шли: я не понимала, что со мной не так.
Папы больше нет. Он не обнимет меня крепко, не поцелует в лоб и не спросит, как мои дела. Он не выйдет на крыльцо и не помашет мне рукой, когда я уезжаю от них. Не скажет больше заумных фраз.
Ничего мне больше не скажет. И я виновата в этом. Я оставила их на три года, три гребаных года я не видела их из-за своего страха вернуться, а теперь я не увижу папу больше никогда.
Но даже прокрутив в голове все это, я не смогла вызвать слезы. Они не шли.
Тишину, нарушаемую лишь всхлипами мамы, разрезал противный звук телефона.
С улицы слышался гомон людей, и я, соскользнув со стула, подошла к окну и приоткрыла штору. Они не уменьшались: более того, такое ощущение, что люди, как мотыльки, слетались сюда, словно на свет.
Так продолжалось до самой глубокой ночи, и я сидела у окна до тех пор, пока последний, самый назойливый журналист, не унес ноги с нашей лужайки.
В доме стояла полная тишина. Мама ушла спать давным-давно, и я уже дважды заходила к ней в комнату и проверяла, как она спит. Все детство она делала это для меня, а теперь пора было отплатить той же монетой.
И сейчас, спустившись вниз, я стащила с вешалки старую отцовскую куртку и вышла под дождь. Села на мокрые качели и уперлась ногами в размокшую лужайку. Дунул ветер, и я поежилась. Погода совершенно испортилась.
Темное небо нависало надо мной, все видя. Я подняла голову и позволила крупным каплям падать на мое измученное тяжелым днем лицо. Как так получилось, что я – такая гордящаяся своей семьей – потеряла главного человека из нее? Как? Почему все должно было случиться именно так?
Сжав руками цепи, я качнулась назад и прикрыла глаза. Сразу же вспомнилось детство, и то, как папа впервые качал меня на них. Грудь сковало спазмом, и я глубоко вздохнула. Папа, папочка...!
Так хочется сейчас открыть глаза, повернуть голову и увидеть его, сидящего на веранде в своем твидовом пиджаке и читающего какую-нибудь научную книгу. Увидеть, как он поднимет голову и посмотрит на меня ласковым взглядом, подмигнет и вновь углубится в чтение.
Хочется, но слишком многого.
Я смотрела перед собой, а дождь все капал и капал, заливаясь за шиворот куртки, намочив мои и без того мокрые ноги. Около крыльца образовались неровные лужи, и я подумала, как завтра мама будет расстроена, увидев, что ее идеально постриженный газон помят грязными ногами журналистов. Им лишь бы набрать побольше противных слухов и вестей, опошлить все. Я не сомневалась: завтра во всех газетах на первой полосе будет красоваться моя фотография, и фотография моего папы. Весь мир будет оповещен: умер известный писатель-фантаст.
Засунув руки в карманы, я вдруг нащупала внутри них какую-то пачку. Нахмурившись, вытащила. Это были его сигареты, а внутрь как обычно засунута зажигалка. Вытащив одну из сигарет, я подожгла ее кончик и увидела, как он ярко загорелся. Втянув горьковатый дым, я сдержала кашель и выдохнула его. Как он курил их – они же такие жесткие! Но я снова втянула дым. Может, и глупо, но так мне казалось, что он где-то поблизости, и пускает этот дым, окружая меня им, обволакивая.
Дождь потушил сигарету довольно быстро, а новую закуривать я не стала. Послышался шум шин подъезжающей машины. Я вскочила с качели и пошагала к крыльцу. Снова какой-нибудь жаждущий славы журналист решил попытать счастья и заснять нас? Злоба душила меня. Как они могут?!