Жизнь коротка
Шрифт:
Наконец поток иссяк. Фостер стоял как вкопанный, молясь богам-покровителям, когда к нему подошел Сэмми.
Жучок посмотрел на все еще протянутую шляпу.
— Эй, Джерри! Сорвал куш?
— Ага, в клубе поблизости. Никак не могу разменять. Поможешь?
— Черт побери, я не разменная касса, — усмехнулся Сэмми. — Свое возьму зелененькими.
Фостер опустил позвякивающую шляпу на крышку автомата и отсчитал купюры, а недостаток покрыл выуженными четвертаками.
— Благодарю, — сказал Сэмми. — Право, жаль,
— «О, любовь, что длится вечно…» — заливался джук-бокс.
— Ничего не поделаешь, — отозвался Фостер. — Может быть, в следующий раз повезет.
— Хочешь поставить?
— «Если все вокруг станет плохо вдруг, то спасенья круг бросит верный друг…»
Фостер вздрогнул. Последние два слова песни поразили его, возникли из ниоткуда и намертво, как почтовый штамп, засели в голове. Больше он ничего не слышал; эти слова звучали на все лады нескончаемым эхом.
— Э… верный друг, — пробормотал он. — Верный…
— A-а… Темная лошадка. Ну ладно, Верный Друг, третий заезд. Как обычно?
Комната начала вращаться, но Фостер сумел кивнуть. Через некоторое время он обнаружил, что Сэмми пропал; на джук-боксе стоял лишь его бокал рядом со шляпой. Джерри, наклонившись, вперился сквозь стекло во внутренности автомата.
— Не может быть, — прошептал он. — Я пьян. Но пьян недостаточно. Нужно выпить еще.
С отчаянием утопающего он схватил бокал и двинулся к стойке.
— Послушай, Остин… Этот джук-бокс… он как, хорошо работает?
Остин выдавливал лимон и не поднял глаз.
— Жалоб нет.
Фостер украдкой бросил взгляд на автомат. Тот по-прежнему стоял у стены, загадочно блестя хромом и полировкой.
— Не знаю, что и думать… — пробормотал Фостер.
На диск легла пластинка. Автомат заиграл «Пойми же — мы просто любим друг друга».
Дела Джерри Фостера в последнее время шли из рук вон плохо. По натуре консерватор, к несчастью для себя он родился в век больших перемен. Ему необходимо было чувствовать твердую почву под ногами — а газетные заголовки не внушали уверенности, и уж тем более не устраивал его новый образ жизни, складывающийся из технических и социальных новшеств. Появись он на свет в прошлом веке, Фостер катался бы как сыр в масле, но сейчас…
Эпизод с музыкальной машиной был бы забыт, если бы через несколько дней не появился Сэмми с девятью сотнями долларов — результат победы Верного Друга. Фостер немедленно закутил и пришел в себя в знакомом баре. За спиной, вызывая смутные воспоминания, сиял джук-бокс. Из его недр лились звуки «Нет чудесней апреля», и Фостер стал бездумно подпевать.
— Хорошо! — угрожающе заявил тучный мужчина рядом. — Я слышал! Я… что ты сказал?
— Запомни апрель, — машинально повторил Фостер.
— Какой, к черту, апрель! Сейчас март!
Джерри стал тупо озираться в поисках календаря.
— Вот пожалуйста, — почти твердо заявил он. — Третье апреля.
— Это ж мне пора возвращаться… — отчаянно прошептал толстяк. — Оказывается, апрель! Сколько же я гуляю? А, не знаешь?! А что ты знаешь? Апрель… вот ведь черт…
Не успел Фостер подумать, что не мешает перейти в заведение потише, как в бар, безумно вращая глазами, ворвался тощий блондин с топором. Прежде чем его успели остановить, он пробежал через комнату и занес топор над джук-боксом.
— Я больше не могу! — истерически выкрикнул он. — Тварь!.. Я рассчитаюсь с тобой раньше, чем ты меня погубишь!
С этими словами, не обращая внимания на грозно приближающегося бармена, блондин ударил топором по крышке автомата. С резким хлопком полыхнул язычок синего пламени, и блондин оказался на полу.
Фостер завладел стоявшей поблизости бутылкой виски и попытался осмыслить смутно сознаваемые события. Вызвали «скорую помощь». Доктор объявил, что блондин жив, но получил сильный электрический удар. У автомата помялась крышка, однако внутренности остались целы.
— Ведь каждый, кто на свете жил, любимых убивал, [11] — сообщил Остин Фостеру. — Если не ошибаюсь, ты — тот парень, который вчера цитировал Хайама?
— Что? — отозвался Фостер.
Остин задумчиво кивал, глядя, как безжизненное тело укладывают на носилки.
— Этот тип частенько сюда наведывался — только ради музыкальной машины. Он просто в нее втюрился. Часами слушал. Конечно, говоря «втюрился», я не имею в виду ничего такого, ясно?
11
О. Уайльд. «Баллада Рэдингской тюрьмы».
— …ы-ы… — подтвердил Фостер.
— И вот вбегает он пару дней назад, как с цепи сорвался, глаза бешеные, сам ошалевший… грохается перед этим ящиком на колени и молит простить его за что-то… Тебе чего?
— Повторить, — ответил Фостер, наблюдая за выносом носилок.
Джук-бокс щелкнул, и заиграла новая пластинка. Вероятно, забарахлил усилитель, потому что динамики неожиданно взревели.
— Хло-о! — яростно звал джук-бокс. — Хло-о-о!!
Наполовину оглушенный, борясь с ощущением, что все это галлюцинация, Фостер на заплетающихся ногах подошел к автомату и потряс его. Рев прекратился.
— Хло!.. — пропел джук-бокс грустно и нежно.
У входа в бар возникла какая-то суета, но Фостер ни на что не обращал внимания. Его осенила идея. Он прижался лбом к стеклу панели и на останавливающемся диске сумел прочитать название: «Весной в горах».
Пластинка встала на ребро и скользнула назад. Другой черный диск опустился под иглу. «Турецкие ночи».