Жизнь Ленро Авельца
Шрифт:
Хотя он был солнцем, согревавшим и одновременно затмевавшим нас, и бросить ему вызов (на уроке или в компании) считалось высшим проявлением доблести, он не зазнавался. Удивительно, но он никогда ни с кем не разговаривал свысока. Мне это настолько же непонятно, сколь возмутительно. Единственный, кто имел право смотреть на меня сверху вниз, этим правом так и не воспользовался.
Я добился его дружбы с трудом, и она стала главной причиной не возненавидеть Аббертон.
Утомительная гонка, тысячи ненужных предметов, бесконечные дискуссии и тексты, работа с утра и до следующего утра – всё это закаляет и развивает, но,
Год за годом, с первого курса и до последнего, Академия проводила отбор. И в конце мы оказались вместе: необычные студенты, подвергшиеся нечеловеческой нагрузке, мы перенимали сильные стороны друг друга и прикрывали слабые.
Не думаю, что таков был оригинальный замысел. Не думаю, что наставники это понимали.
Но это работало.
Я попал в Аббертон запуганным и меланхоличным подростком. Первые три года у меня не было друзей. Первые четыре года я регулярно видел две страшные пометки на своих текстах.
Всё изменилось, когда я однажды разговорился с Энсоном, когда случайно провёл полтора часа в кабинете наставника наедине с Корнелией, дочерью друзей отца, – она училась на два курса старше. Когда разыграть отрывок из пьесы «Троянской войны не будет» меня поставили вместе с лучшей лицедейкой курса – светловолосой и очень талантливой Моллиандой Бо.
И только тогда, постепенно став частью этого нового общества, восторгаясь тем, насколько интересными могут оказаться люди, если общаться с ними, как увлекательно с ними спорить или просто дурачиться, – только тогда я полюбил Аббертон. Только тогда я научился принимать Академию, лишь потому, что она познакомила меня с ними.
Если вас интересует вопрос любви – милых школьных романов, – то я не буду хвастаться, как начал бы Энсон. Романы начались не сразу – сперва на них не хватало времени. Только когда нам исполнилось по шестнадцать-семнадцать, разгорелись настоящие страсти.
На это время пришёлся пик отчислений, депрессий из-за учёбы и на почве неразделённых чувств, попыток травли (жёстко и естественно пресекаемой), скандалов с пронесёнными наркотиками и пойманными «наедине» студентами.
За секс в стенах Академии отчисляли сразу. Никого, кроме меня, это не останавливало. Стыдно признаваться, но я, наверное, был единственным, кто не пробовал заняться сексом в учебных аудиториях, или в женском корпусе, или приведя девушку в наши комнаты. Особо бесстрашные старшекурсники уже на пороге выпуска экспериментировали ночью в парке.
Для осторожных же тихонь вроде меня существовал сам прекрасный город Аббертон – с тремя дешёвыми гостиницами и четырьмя квартирами в аренду. Если пара жила не в Академии, а снимала комнату в городе, то подняться утром нужно на десять минут раньше, но проблема, считай, решена.
По числу романов Энсон лидировал – когда с учёбой справляешься быстро, образуется излишек свободного времени. В отличие от него, я влюблялся в Академии лишь трижды: во-первых, мне нравилась Корнелия, но она предложила остаться друзьями; во-вторых, была девочка на курс младше, которую до меня бросил Энсон (чем и была знаменита); в-третьих, та самая Моллианда
Ближе к выпускному мы стали задумываться о будущем. К чести выпускников, отношения продолжать никто не решил. Энсон проделал нечто подобное в шутку – сделал предложение нашей общей подруге, прекрасной брюнетке Евангелине Карр.
Она отказала, но в ответ предложила незабываемое, верю, прощание в четырёхзвёздочном мини-отеле «Блэк Бонд Холл».
В ту ночь шёл дождь. Наш третий сосед дописывал диссертацию в Берлине, и я остался в комнате один. У меня умер отец, и мне следовало немедленно всё бросить и лететь в Париж, где пару часов назад в больнице оборвалась его жизнь; но все мои мысли (что взять с молодых?) были прикованы к великолепной Моллианде Бо.
У Энсона была Евангелина, у меня – Моллианда. Он шутил, что мы с ним эстеты. Слышать такое от самого Энсона Карта, первого ловеласа Академии, было приятно, не скрою.
4. Специализация – для насекомых
После Аббертона даже война в Южной Африке казалась увлекательным приключением. Восстановить экономику Аргентины, сместить правительство в Австралии, выиграть выборы в Марокко, развязать войну или войну предотвратить – адекватные, выполнимые задачи.
Чтобы решить, кто разожжёт мировой пожар, а кто его потушит, Господь Всемогущий в лице канцлера и совета Академии учредил «общепрофильное собеседование».
За этим скучным названием скрывалось важнейшее событие нашей жизни. На выпускников Аббертона высокий спрос: каждый на выходе имеет ряд привлекательных предложений о трудоустройстве, и какое принять – его личное дело. Но выпускники Аббертона, честолюбивые и самовлюблённые, гонятся не за деньгами, а за влиянием, престижем или по-настоящему интересной работой.
Некоторые слушались родителей. Другие возвращались в семейный бизнес. Остальные, и таких было большинство, выбирали сами – и здесь важно не ошибиться, чтобы потом не обнаружить себя гниющим от скуки где-нибудь в Центральной Азии.
Обсуждая между собой будущее, мы подчёркивали, что после Академии уже никому и никогда не позволим нам указывать – ни родителям, ни наставникам, ни политикам. Это мы, гениальные выпускники Академии, сформируем касту тех, кто будет указывать остальным.
Общепрофильное собеседование проводилось как для нас, так и для потенциальных работодателей. Оно длилось несколько дней подряд: каждый выпускник входил в аудиторию и беседовал с комиссией. Беседу вели сам канцлер Аббертона, куратор курса, персональный наставник – и, что гораздо важнее, прибывшие со всего мира охотники за юными талантами, представители корпораций и правительств, чиновники и миллиардеры, инвестбанкиры и военные.
У «охотников» были наши резюме, они получали рекомендации и характеристики от педагогов, и некоторые заранее назначали встречу со студентом, их заинтересовавшим. Но разговаривали мы на равных. Комиссия, убеждённая, что знает нас лучше нас самих, пыталась помогать советом – и иногда у них получалось.
Корнелия Францен, например, собиралась продолжить политическую династию матери: в их роду два премьер-министра Дании и несчётное количество министров по всей Скандинавии, а уж не быть депутатом фолькетинга считалось неприличным и в семействе отца, возглавлявшего крупнейшую морскую транспортную компанию Балтики.