Жизнь Ленро Авельца
Шрифт:
Примкни к соглашению остатки Китайской Республики – города-государства побережья Шанхай и Гонконг, унаследовавшие ядерные арсеналы, – а ещё Индия, Пакистан, Аравийский альянс, Израиль и Южная Америка… да, мир бы изменился. Но они испугались. И вымучили обязательство сделать это в ближайшие пятьдесят лет. Их трудно упрекнуть: китайские равнины к западу от побережья и к северу от Мьянмы стали небезопасным местом, где на останках красного левиафана в облаках ядовитых отходов пытались взять реванш банды коммунистов-анархистов, а на Ближнем Востоке вело свой вечный джихад бронзовеющее Исламское Государство.
Организация давала
Отправилась воевать в Исламское Государство, вернулась в Африку, разворошила гнёзда анархистов в Китае, а ещё оказалась столь эффективна в Шанхае, что теперь кое-кто зовёт её Welt-Wehrmacht.
Но тогда предвидеть это мог разве что Энсон Карт, сразу после войны в Африке опубликовавший знаменитое расследование наших «военных преступлений». «Вы убийцы: не навоевались?» – так называлась его статья, где он предрёк новые войны и новые катастрофы. «С победой демократии не победит свобода», – писал он с таким апломбом, что вывел меня из себя.
Я знал, что мы по-разному смотрим на мир, но впервые Энсон (а я считал его другом) не только выступал против, но фактически обвинял лично меня. Он провёл не пунктирную, а настоящую границу между нами: с траншеями, окопами и блиндажами. Сегодня я понимаю, что оттуда идёт отсчёт дней до его смерти; но тогда я просто взбесился и отмахнулся, потому что он молол языком, а я делал дело и менял мир.
В те месяцы Торре командировал меня в Нью-Йорк. Я жил на территории штаб-квартиры в Ньюарке, спал по три часа и каждый день оббегал Генассамблею, Совбез и приёмную генсека, согласовывал каждую запятую в резолюции и добывал нам голоса.
Агитацию вели по всему миру, но главным полем боя оставался Ньюарк. К генсеку доступа у меня не было, но я наладил связь с парой его помощников в обход Торре и задышал свободнее. Главнокомандующим Армией Земли планировали поставить Уэллса – и я был одним из немногих, кто из нашей комиссии сохранил с ним хорошие отношения.
Уэллс был ключевой фигурой. Без его авторитета в армейских кругах нам бы вряд ли удалось задавить лобби консерваторов и торговцев оружием. Он лично летал в Вашингтон, Сидней, Стамбул, Буэнос-Айрес, Мехико и Дели, где обхаживал старорежимных военных и лидеров бессмысленных стран, по недоразумению имевших голоса в ГА.
Их возражения как тогда, так и сейчас вызывают у меня рвотный рефлекс.
«Сосредоточить такую огневую мощь в руках нескольких людей, пусть и избранных, и одобренных, и назначенных, и подконтрольных, значит подвергнуть мир серьёзной опасности!» Едва ли эта опасность могла быть больше той, с которой мы жили целое столетие, пока оружие массового поражения находилось в руках психически нездоровых людей, причём не пары, а целой когорты задир с комплексом неполноценности.
«Займи кресло генсека человек дурных намерений, – апокалиптическим тоном вещали они, – он бы мог использовать Армию Земли в своих интересах!» Серьёзно? А раньше армиями и государствами руководили сплошь святые, исключительно здравомыслящие гуманисты? Вы-то смеётесь, а я, выслушивая всё это, такой возможности был лишён.
В результате нам пришлось пойти на ряд компромиссов. Неожиданностью стало то, что генсек
Решение о применении Армии Земли генсек мог принять только с одобрения Совбеза, Наблюдательного совета, военного комитета ГА и двух заместителей.
Кроме того, и главнокомандующий, и офицеры, и рядовые получили беспрецедентное право игнорировать приказы, которые посчитают преступными: террор в отношении гражданских лиц, продовольственную блокаду, использование оружия массового поражения и тому подобное. Это было правильное решение, и хотя юристы сходили с ума, я считал этот принцип главным и лучшим своим достижением.
Без одной поправки, которую тихо приняли два месяца спустя, он бы мог спасти Шанхай.
Тогда я этого не понимал. Может, мне стоило не обижаться и взять в советники Энсона? Его принципиальность раздражала, но принципы – единственное, что одних чудовищ отличает от других, а беспринципным монстром я быть никогда не соглашался.
Мы выдумали так называемое «право окончательного решения». Генсек и главнокомандующий получили возможность издать приказ под особым грифом, который армия обязалась немедленно и без обсуждений выполнить. Прикажи они стереть с лица земли Нью-Йорк водородными бомбами – этому приказу пришлось бы подчиниться. Безумие, да?
Но генсек и главком отчитываются перед Объединёнными Нациями, за малейшую провинность им грозит импичмент и суд, так чего опасаться? Наблюдательный совет успеет среагировать до того, как гипотетический «генсек судного дня» обречёт нас на смерть, – так рассуждал я и так думали остальные. Такого жёсткого контроля, таких ограничений не было ни у одного из лидеров ядерных держав прошлого, а они ведь постоянно ругались, то и дело ставили мир на грань массового истребления и ещё оправдывались «интересами государства», избегая всякой ответственности за свои кровавые игры.
Да, «окончательное решение» нас подвело, и, поверьте, я прекрасно это понимаю.
Если бы мы остановились, если бы я остановился и немного подумал, если бы мы вынесли «окончательное решение» на публичные дебаты… не уверен, что это всё изменило бы. Но шанс был – маленький, незначительный, но он был, и мы его упустили, и я каюсь перед вами.
Но поймите и вы: ненависть застилала мне взор.
Дураки те, кто уверен, что войну можно возненавидеть, лишь столкнувшись с ней лично; это не гуманисты и не пацифисты, это лицемеры. Я побывал на войне в Южной Африке, но нужен ли был мне этот опыт? Разумеется, нет. Войну, государства, нации и религии я ненавидел с детства. Аббертон взрастил мой интеллект и вместе с ним взрастил ненависть к экстазу военных парадов, прославлению машин убийства и обезумевших «родин».
Знаете, я верю в самоубийство. Цепляться за жизнь до конца – это мне чуждо. Человек может уйти, когда пожелает, в этом смысл великой пошлой игры, что мы здесь ведём.
Я хочу уйти сам, но никому не позволю прервать мою жизнь преждевременно и уж тем более не отдам ее в руки негодяев, истребляющих себе подобных и гордящихся этим. Им бы ходить в трауре и посыпать голову пеплом, просить прощения у каждого встречного, а они надевают награды, ходят в форме и презирают штатских. Опухоль, злокачественная киста человечества.