Жизнь Людовика XIV
Шрифт:
В час его величеству подавался обед. Стол всегда накрывался на один прибор по той причине, что король в своей комнате обедал всегда один — таков был обычай; четырехугольный стол стоял против среднего окна; обед был более или менее роскошным, смотря по тому, какие кушанья заказывал себе утром король, но если король не заказывал себе ничего особенного, то и тогда обед был изобилен и состоял из трех отличных блюд, впрочем без плодов, хотя Луи XIV вообще любил поесть хорошо. По накрытии на стол входили главнейшие придворные особы, а за ними все главные при дворе. Тогда камергер докладывал его величеству, что стол накрыт; король садился за стол, и ему прислуживал обер-камергер или камергер.
Очень редко его королевское высочество дофин, а впоследствии сыновья его присутствовали на этом одиночном обеде, но никогда король не предлагал им стула. Разумеется, то же самое было в отношении принцев крови и кардиналов. Принц Орлеанский нередко присутствовал при обеде короля, подавал салфетку и несмотря на то, что приходился королю братом, сам не садился. Спустя несколько минут после того, как он исполнял обязанность обер-камергера, король спрашивал его, не хочет ли он сесть.
Поднявшись из-за стола, король направлялся в свой кабинет. В это время могли с ним говорить знатнейшие государственные люди, для чего его величество останавливался на несколько минут у дверей и только потом входил в кабинет. Исключая лейб-медика, за ним редко кто следовал, во всяком случае, кто этого хотел, тот должен был предварительно испросить позволение. Тогда король, с тем, кто его сопровождал, становился у амбразуры окна, а дверь кабинета закрывалась. В это время принимались также побочные дети и мог видеться с королем дофин, если последнему не привелось видеться с королем утром. Его королевское высочество входил и выходил через дверь галереи.
После этого король звал к себе своих охотничьих собак и кормил их сам из собственных рук, забавляясь с ними более или менее долго; затем он приказывал подать одежду и переодевался в присутствии нескольких придворных особ, которые впускались камергером в комнату; потом, тотчас после переодевания, король выходил через заднюю дверь в коридор, спускался по маленькой лестнице в Мраморный Двор, где садился в карету, которая обыкновенно подавалась ему с заднего крыльца. Во время движения от нижней ступени лестницы до кареты, всякий, кто желал, мог говорить с королем; то же самое было и при возвращении его во дворец. Король любил прогуливаться на открытом воздухе, и свежий воздух был для него скорее всего необходимостью, поскольку в противном случае у него начинала болеть голова. Он объяснял свою любовь к свежему воздуху тем, что его мать, Анна Австрийская, любила употреблять духи и ежедневно приказывала курить в комнатах благовонным спиртом, поэтому Луи XIV не терпел никаких духов, делая исключение только для флёрдоранжа. Вследствие этого придворные или приближенные к нему особы никогда не являлись во дворец надушенными, хотя употребление духов было тогда в большой моде. Эта потребность в свежем воздухе приучила короля и к холодной, и теплой, и даже дождливой погоде, и разве только совсем ненастное время могло удержать его дома. Прогулки эти имели разные цели: травлю оленей, стрельбу в зверинце или посещение работ. Иногда также король назначал прогулки с дамами и полдники в лесах Марли или Фонтенбло. Никто не сопровождал короля в прогулках, которые не объявлялись заранее, исключая тех, кто был занят в этот день на службе, или тех, кто имел своей обязанностью постоянно состоять при особе короля. Если король прогуливался в садах Версаля или Трианона, он один только был в шляпе, но в Марли всякий мог следовать за королем во время его прогулки, подходить к нему или удаляться от него; этот замок, где ослаблялись обычные строгости этикета, имел еще одну привилегию — выходя из него для прогулки, король обыкновенно говорил: «Шляпу, господа!» И тотчас все окружавшие надевали шляпы. Охота на оленей имела также свои особенности: по сделанному один раз приглашению мог приходить в другой раз всякий, кто хотел. В числе приглашаемых были и имевшие жалованные кафтаны голубого цвета, обшитые галунами, одним серебряным между двумя золотыми, и подбитые красной подкладкой. То же самое можно сказать и о карточной игре: первое приглашение давало право всегда принимать в ней участие. Король любил вообще большую, серьезную игру; в главном зале играли главным образом в ландскнехт, в других залах играли и в другие игры. Когда его величество возвращался с прогулки, то пока он шел от кареты до нижней ступени малой лестницы, всякий желавший мог к нему подойти. Входя в комнаты, он раздевался, и, надев другое платье, оставался в своем кабинете около часу. В это время имели право видеться с королем его побочные дети, а также и придворные служители. После этого, проходя через комнаты маркизы де Монтеспан, король отправлялся на половину г-жи де Ментенон, и по дороге всякий, кто желал, мог опять с ним говорить.
В десять часов его величеству подавался ужин; очередной метрдотель, имея в своей руке жезл, уведомлял об этом очередного начальника телохранителей, который находился в передней г-жи де Ментенон. В эту переднюю, которая была чрезвычайно мала, позволялось входить только начальникам телохранителей; начальник телохранителей отворял дверь и говорил: «Королю подан ужин!»
Через четверть часа его величество возвращался на свою половину и садился за ужин. В продолжение этой четверти часа служители делали осмотр, то есть пробовали хлеб, соль, осматривали тарелки, салфетки, вилку, ложку, ножик и зубочистку короля. Говядина подавалась согласно с церемониалом, который напечатан был в высочайшем указе 7 января 1681 года: если на стол короля подавались кушанья, приготовленные из говядины, то впереди несших блюдо должны были идти два телохранителя, привратник залы, хлебничий из дворян, главный дворцовый смотритель, смотритель кухни, а позади — двое оруженосцев, которым не дозволялось, как говорит Сен-Симон,
По окончании ужина король вставал и вместе с ним все присутствующие. Сопровождаемый двумя телохранителями и одним привратником, он проходил через залу в свою спальню. Войдя в спальню, король подходил к своей кровати" и облокачивался на ее спинку, что длилось несколько минут;
Потом, раскланявшись с дамами, проходил в свой кабинет, где отдавал распоряжения начальнику телохранителей. Тогда в этот кабинет входили сыновья и дочери королевского дома, их дети, законные и побочные, их жены и их мужья. Король принимал, сидя в креслах; по заведенному порядку в это время находились при короле его высочество принц Орлеанский и дофин; дофин, как и все прочие принцы, не имел права садиться; это право было предоставлено только брату короля и принцессам, с тою разницею, что первый садился в кресла, а последние на табуреты. После кончины первой супруги дофина, вторая его жена, в свою очередь, была принимаема в кабинете, как и первая. Что касается придворных дам и статс-дам, находящихся при принцессах, они ожидали в особенном кабинете, называемом кабинетом для совещаний, который был рядом с кабинетом его величества.
Около 12 часов король выходил из кабинета и принимался снова кормить своих собак. Возвратившись в кабинет и пожелав всем доброй ночи, он уходил в свою спальню, становился в проходе за кроватью, где брал молитвенник и молился как и утром при вставании. Это было время предварительного отхода ко сну; тут снова начинались большие и малые выходы, здесь снова представлялись его величеству высшие государственные люди с деловыми бумагами, докладами, проектами, записками и тому подобным. Это продолжалось недолго. Когда король отходил ко сну, то заранее ставилось на стол в его спальне кушанье и питье на ночь; его кресло ставилось у камина, на него клали халат и ставили возле него туфли. Цирюльник приготовлял туалет и гребенки; роскошной отделки подсвечник с двумя свечами ставился на стол перед креслами. Король подходил тогда к креслам, снимал с себя часы и четки и клал на стол; потом снимал ленту, камзол и галстук; эти последние принадлежности своего туалета он отдавал дежурному камер-юнкеру; после этого он садился, и камер-лакей вместе с каким-нибудь другим лакеем развязывали королю подвязки, между тем как два других гардеробных лакея снимали с него башмаки, чулки и панталоны; два пажа подавали туфли. В это время к королю подходил дофин и подавал ему ночную рубашку, которая предварительно нагревалась гардеробным лакеем. Камер-лакей брал подсвечник в две свечи, тот самый, который, как мы выше сказали, ставился на стол перед креслами; король сам назначал, кто из его вельмож должен был светить ему до его постели; потом, когда король делал свой выбор, привратник обращался к присутствующим и громко говорил:
«Господа, выходите!», — и находящиеся в комнате придворные чины выходили из комнаты.
Теперь король назначал платье, которое желал надеть на другой день, ложился в постель и делал медику знак, что он может подойти к его кровати и осведомиться о состоянии его здоровья. В это время камер-лакей зажигал или приказывал зажечь ночную лампу. Через несколько минут медик выходил из комнаты и с ним все лакеи. Дежурный камердинер оставался в спальне один, закрывал занавески кровати, тушил свечи и ложился на свою постель.
В те дни, когда король был болен или принимал лекарства, а это бывало почти всякий месяц, правила этикета изменялись. Король принимал лекарство в постели, потом отправлялся к обедне с обычными парадными выходами; дофин и особы королевской фамилии делали ему на несколько минут визит; по выходе их представлялись королю, в свою очередь, герцог Мэнский, граф Тулузский и г-жа де Ментенон. Г-жа де Ментенон садилась в кресла подле кровати; что касается дофина, то он, равно как и прочие особы королевского дома, всегда стоял. Один герцог Мэнский по причине своей хромоты садился возле кровати на табурет, но в том только случае, когда кроме г-жи де Ментенон и его брата в комнате никого не было. В эти дни король обедал в своей постели, а к трем часам пополудни придворным дозволялось входить к его величеству. Тогда король вставал и проходил в свой кабинет, где держал совет; после этого он обыкновенно уходил к госпоже де Ментенон и оставался у нее до ужина, подававшегося, как мы уже выше сказали, всегда в 10 часов.
Во время похода этикет изменялся сообразно с происшествиями, часы назначались по обстоятельствам; только совет собирался в одни и те же часы. Король кушал с теми только лицами, которые имели право на эту честь. Те, кто своими заслугами надеялись получить это право, просили об этом короля через посредство дежурного камер-юнкера; дежурный камер-юнкер сообщал им ответ короля, и на другой день они представлялись государю в то время, как он шел обедать. Тогда король, обращаясь к ним, говорил: «Господа, садитесь за стол!» Это приглашение, сделанное один раз, как и приглашение на охоту, не требовало возобновления. Впрочем, этого отличия удостаивались только потомственные дворяне, а личные заслуги не давали этого права: генерал Вобан в первый раз обедал с королем при осаде Намюра, между тем как полковники из потомственных дворян допускались к обеденному столу без всяких затруднений.