Жизнь Марианны, или Приключения графини де ***
Шрифт:
Не помню, что я ответила. Вальвиль стоял рядом с госпожой Дорсен и смотрел на меня с улыбкой, будто тоже с удовольствием мною любовался.
— Почему ты не переоделась, дочка? — обратилась ко мне госпожа де Миран.— Я нарочно послала Вальвиля предупредить, что мы увозим тебя к нам.
Когда я услышала ее ласковые речи, слово «дочка», которое она произнесла так простодушно, я не могла удержаться от слез; Вальвиль же покраснел: почему бы? Быть может, ему стало стыдно: он видел, как глубоко — и как напрасно — меня растрогала нежность его матушки, и понимал, сколь
— Право же, дочь ваша слишком вас любит, она еще не вполне здорова и слишком слаба для душевных волнений,— сказала госпожа Дорсен.— Боюсь, это может повредить ей. Сперва ей нужно как следует поправиться, и тогда пусть себе плачет от радости, что видит вас; а пока никаких нежных излияний, прошу вас. Ну-ка, мадемуазель, постарайтесь развеселиться! И едемте, уже поздно.
— Я жду мадемуазель Вартон,— возразила госпожа де Миран,— а ты (эти слова относились ко мне) поедешь в чем есть. Тебе незачем подниматься в свою комнату, не так ли?
— Ах, при всем желании видеть Марианну у нас, боюсь, она слишком слаба для такого путешествия,— вдруг заметил Вальвиль; видимо, под предлогом заботы о моем здоровье он хотел дать мне повод отказаться от обеда; но он напрасно трудился.
— Простите, сударь,— ответила я,— я чувствую себя довольно сносно, и если госпожа де Миран не требует, чтобы я переоделась, я с радостью поеду с вами. (Заметьте, что слова «госпожа де Миран» относились к матушке.)
— Что это за «госпожа де Миран»? — со смехом спросила матушка.— Кого ты так называешь? Право, болезнь сделала тебя чопорной!
— Вернее, почтительной, дорогая матушка. Мне надо быть с вами очень почтительной,— сказала я и невольно вздохнула; это не укрылось от внимания госпожи Дорсен и смутило и без того встревоженного Вальвиля, совесть которого была неспокойна; он совсем потерялся — и было от чего. Этот вздох и моя сугубая почтительность были неспроста. Госпожа Дорсен заметила и это, и смущение Вальвиля: она внимательно присматривалась к нам обоим.
Госпожа де Миран собиралась что-то сказать, но тут вошла мадемуазель Вартон в домашнем туалете, очень скромном, но тщательно обдуманном.
Она предвидела, что, несмотря на мои огорчения, я, возможно, буду присутствовать на обеде, и по этой причине сочла благоразумным отказаться от нарядного туалета и ограничиться самым простым платьем: оно как бы исключило желание нравиться или, во всяком случае, отнимало у меня всякое право обвинять ее в подобном намерении.
Я сразу разгадала эту лицемерную игру в великодушие и не поддалась обману.
В подобных положениях женщина покинутая и оскорбленная чувствует тоньше, чем ее счастливая соперница. Показная простота в наряде мадемуазель Вартон не обманула меня. Я с первого взгляда поняла, что она лукавит, что она постаралась внести в свой скромный туалет все ухищрения кокетства.
Мадемуазель Вартон решила, что пожертвует пышностью наряда, но отнюдь не его изяществом и элегантностью.
Я же была одета совсем небрежно: встав с постели, я накинула свое будничное платье; к тому же я так исхудала, так побледнела за это время! В глазах моих не было огня, лицо осунулось от болезни и горя (сколько бед обрушилось на меня разом), и при виде мадемуазель Вартон я совсем пала духом; сравнение было не в мою пользу; можно сказать, своим обликом я оправдывала выбор Вальвиля.
Возлюбленный изменил нам и предпочел другую — пусть так; но, по крайней мере, он должен быть неправ в своем выборе; мы предпочтем, чтобы виной всему было его непостоянство, а не наши изъяны; нам приятнее, если он несправедлив,— это не так обидно; а мне казалось, что Вальвиль не был уж так несправедлив.
Я раскаивалась, что приняла приглашение госпожи де Миран, но отступать было поздно.
Кроме того, по здравому размышлению, можно было бы многое сказать и в мою пользу; по сути дела, у моей соперницы не было особенных оснований торжествовать. Если она затмевала меня свежестью и грацией, это не значило, что она была милее меня; просто она чувствовала себя прекрасно, а я только что оправилась после болезни. Мне было простительно выглядеть хуже, чем обычно, она же обязана была блистать всеми своими чарами. Она и блистала ими, выступая во всеоружии своей красоты; о моих же чарах можно было только догадываться: никто не знал, как хороша я буду, когда окончательно справлюсь с болезнью.
Не стану передавать здесь похвалы, которыми обе дамы ее осыпали. Наступило время ехать, все мы вышли и уселись в карету.
По приезде нас тотчас пригласили к столу.
— Боюсь, что наша девочка еще не совсем оправилась от болезни,— сказала госпожа де Миран после обеда, глядя на меня.— Мне не нравится ее грустный вид, скажите, мадемуазель, в монастыре она тоже такая унылая? (Этот вопрос был обращен к мадемуазель Вартон; та покраснела.)
— Да, сударыня, почти всегда,— ответила моя соперница,— она медленно поправляется, иногда как будто выглядит лучше, иногда хуже; болезнь была длительная и очень серьезная.
Госпожа Дорсен ничего не сказала, но по-прежнему бросала пытливые взгляды то на Вальвиля, то на меня. Обед кончился, погода стояла чудесная, мы вышли в сад. Сперва затеялся общий разговор, потом обе дамы стали расспрашивать мадемуазель Вартон, как поживает ее мать, довольна ли она поездкой и когда намерена вернуться.
Я сделала вид, будто хочу осмотреть беседку, видневшуюся в конце аллеи.
— Ах, какая красивая беседка,— обратилась я к Вальвилю, как бы приглашая его проводить меня туда.
— О нет, она не стоит внимания,— ответил он.
Но я поднялась со скамьи, и он вынужден был последовать за мной; таким образом я увела его от обеих дам и мадемуазель Вартон.
— Прошу извинить меня,— сказала я, когда мы направлялись к беседке,— я оторвала вас от разговора, который вам, быть может, интересен; но это на одну лишь минутку.
— Вы шутите,— сказал он с натянутой улыбкой,— вы же знаете, как мне приятно быть с вами.
Я ничего не ответила, мы уже входили в беседку; сердце мое сильно билось; я не знала, как начать разговор.