Жизнь Марии Медичи
Шрифт:
Даже сам кардинал де Ришельё в своих «Мемуарах» отзывается о Леоноре весьма положительно. Он, в частности, рассказывает:
«Отец ее был столяром, мать – кормилицей королевы; таким образом, она являлась молочной сестрой Ее Величества, старше той месяцев на пятнадцать или двадцать. Они росли вместе, с годами их дружба крепла: ее верность, заботливость, стремление услужить госпоже не знали себе равных; та платила ей нежной привязанностью, к тому же она [Леонора] так хорошо разбиралась в том, что увеличивает красоту девиц – нарядах и украшениях, что ее госпоже казалось, будто другой такой же не сыскать в мире, и что если она потеряет эту, замены ей не найдется.
Это привело к тому, что она знала все секреты своей повелительницы. […]
Прибыв во Францию, Леонора немедленно была признана фавориткой королевы, которой без особого труда удалось добиться согласия на это у короля. Склонность к Кончино, зародившаяся
Леонора и ее супруг взлетели на вершину власти, заняв такие должности, которые до них и не снились чужестранцам.
Она держалась на вершине славы с такой простотой, что не заботилась о том, будут ли считать основным действующим лицом ее или ее супруга. При этом именно она была главной причиной и основой их удачного продвижении вверх, и потому, что именно ее любила королева, и потому, что пламя честолюбия ее супруга заставляло его поступать столь рьяно и неосторожно по отношению к королеве, что порой маршалу не хватало необходимой ловкости, дабы достичь чего-то желаемого. Она же легко доводила дело до конца; она не сообщала королеве о своих замыслах, не подготовив ее заранее, не подослав к ней одного за другим нескольких бывших на ее стороне лиц; кроме того, она использовала и министров, что нередко оборачивалось против них самих.
С самых первых своих шагов, скорее по причине низменности своего ума, которая определялась незнатностью ее происхождения, чем умеренностью ее добродетелей, она более стремилась к богатству, нежели к почестям, и какое-то время сопротивлялась неумеренным аппетитам супруга. […] Величие королевы, желавшей, чтобы роль ее ставленников в государственных делах была соотносима с ее собственным могуществом, а может быть, и злая судьба, устилавшая розами их путь, ведущий к падению, привели к тому, что их желания были полностью удовлетворены, и они получили все, о чем могли мечтать, – богатство, титулы, должности.
Однако росло недовольство ими: принцы, вельможи, министры, народ ненавидели их и завидовали им. Первой лишилась былой смелости и стала подумывать о возвращении в Италию Леонора; ее супруг не желал этого. […] Разногласия и домашние ссоры с супругом, чьи устремления были противоположны ее собственным и пожеланиям окружающих, так подействовали на нее, что она лишилась здоровья. Разум ее пошатнулся: ей стало казаться, что все, кто смотрит на нее, желают ее сглазить. Она впала в такую тоску, что не только отказывалась беседовать с кем-либо, но и почти не виделась со своей госпожой. […]
Известие, что супруг решил отделаться от нее и уже подумывает о новой женитьбе на мадемуазель де Вандомм, добила ее окончательно. Поначалу маршал скрывал свои намерения, нанося ей краткие визиты по вечерам и одаривая маленькими подарками… Однако в конце концов он почти совсем перестал ее навещать, тем более что уже не зависел от нее, и оба они воспылали такой ненавистью по отношению друг к другу, что общались не иначе как взаимными проклятиями – скрытый знак несчастья, которое должно было свалиться на их головы.
Они были бы счастливы, если бы прожили в согласии и любви, если бы супруг благосклонно внимал советам жены, внушающей ему, что он поднял слишком большой парус для их маленького суденышка, и был бы способен спуститься с небес, куда взлетел из самых низов. […] Однако Господь, узревший в их поступках соблюдение ими собственных интересов вместо службы Государыне, пожелал, чтобы эти тщания стали причиной того, что их общее благо оказалось разрушено, а жизнь обоих оборвалась.
Думали, что преследование вдовы маршала должно было завершиться вместе с гибелью несчастной; однако сколь сложно измерить незаконно приобретенную власть, столь же трудно развеять злобу по отношению к той, которая превратилась из служанки в госпожу» 142.
Была ли Леонора Галигаи полностью невиновной? Конечно, нет! Невинны только младенцы и святые. Но и те, кто желал ее смерти, а потом обогатился за ее счет, были виновны в не меньшей степени. Уже на эшафоте у Леоноры спросили, каким колдовским путем она подчинила себе королеву. Понимая, что никаких шансов на спасение у нее не осталось, осужденная гордо ответила:
– Превосходством, которое существо, сильное духом, всегда имеет над другими…
Глава XV
Ссылка Марии Медичи
Она оказалась пленницей в одном из королевских замков, а потом решилась бежать, выдавая себя за жертву перед европейскими дворами 143.
Лишь
Его мать находилась под домашним арестом в Лувре, но это не могло длиться вечно. И дело не в том, что она досаждала сыну своим присутствием – содержать ее во дворце было опасно с политической точки зрения, ибо сторонники Марии (а их еще оставалось немало) только и ждали сигнала, чтобы приступить к активным ответным действиям, грозившим ввергнуть страну в новую кровопролитную войну.
Мария неоднократно пыталась встретиться с Людовиком, но всякий раз получала отказ. У нее не было никакой возможности переговорить и с Анной Австрийской (через свою невестку она надеялась хоть как-то воздействовать на сына) – герцог де Люинь бдительно следил за тем, чтобы у опальной королевы-матери не было никаких контактов с внешним миром. Оставалось дожидаться случая – Мария не верила, что Людовик останется равнодушным к ее мольбам.
И он не остался равнодушным – их встреча все-таки состоялась.
Однажды королева-мать увидела, что лица окружавших ее придворных угрюмы, казалось, они испытывают неловкость. Она догадалась, в чем дело, но постаралась совладать с собой.
– Не знаю, – сказала она дрогнувшим голосом, – угодны или нет мои действия Его Величеству, моему сыну… Если они ему не угодны, что ж, остается только сожалеть, но я уверена, придет день, когда он убедится, что деяния мои были не бесполезны. Что же касается бедняжки Кончини, то я сожалею о душе его и о способе, которым королю предложили от него избавиться. А вот относительно дел государственных я скажу одно – я сама давно уже просила меня от них освободить…
Затем она обратилась к графу де Бриенну, новому государственному секретарю:
– Если мне придется уехать… Надеюсь, господин де Бриенн, вы будете доставлять мне все письма, которые государь, сын мой, будет писать в ответ на мои. Надеюсь, вы не позабудете, что я королева и мать вашего государя.
Де Бриенн молча поклонился.
В эту минуту громко объявили о появлении короля. Людовик вошел рука об руку со своим любимцем – герцогом де Люинем. Увидев сына, Мария Медичи не смогла удержаться от слез и закрыла лицо платком.
– Мадам, – сказал король, искоса бросив взгляд на де Люиня, – я пришел сюда проститься с вами. Я хочу уверить вас, что буду о вас заботиться, как должно заботиться о матери. Но я желал бы избавить вас от заботы участвовать в моих делах. Таково решение мое: чтобы кроме меня не было иных властителей в моем государстве. Прощайте…
Низко присев в поклоне, Мария ответила:
– Досадую, Ваше Величество, если во время моего регентства я не управляла государством так, как вам было бы приятно. Тем не менее, поверьте, я прилагала все возможные усилия и старания, а посему прошу вас считать меня всегда вашей покорной и послушной служанкой. Куда же ехать мне, в Мулен или в Блуа?
– Куда вам будет угодно.
– Хорошо, я уеду. Но перед отъездом смею ли я просить о милости, в которой, надеюсь, вы не откажете мне?
– Конечно, а в чем дело?
– Возвратите моего интенданта Барберини…
Король нахмурился. Освободить арестованного недавно Барберини и разрешить ему находиться подле Марии Медичи означало дать возможность итальянской партии усилиться.
Не дождавшись ответа сына, Мария обратилась к его фавориту:
– Герцог де Люинь, может быть, вы позволите отпустить Барберини со мной?
Герцог подошел и молча поцеловал край ее платья. Он не сказал «нет», но Мария поняла, что ее просьба не будет исполнена.
Сборы заняли не много часов, хотя по меркам того времени ехать предстояло довольно далеко. Замок Блуа (именно на нем остановила свой выбор Мария) стоял на берегу Луары, примерно в ста сорока километрах к юго-западу от столицы.
Первое упоминание об этом замке относится к IX веку. В течение двух с половиной веков им владели графы де Блуа, но в 1230 году он перешел к семейству де Шатийон, которое произвело кардинальную реконструкцию строений. После этого Фруассар, летописец XIV века, отмечал, что Блуа стал одним из самых прелестных мест в королевстве.
В1391 году Ги де Шатийон продал графство герцогу Людовику Орлеанскому. Его сын Карл устраивал в Блуа поэтические состязания, открытые для всех желающих, на которых бывал сам Франсуа Вийон, один из лучших французских поэтов. Сын Карла в 1498 году унаследовал французский престол под именем Людовика XII.
Именно он решил возвести в Блуа новую королевскую резиденцию – без тяжеловесных башен и брустверов, состоявшую из трех флигелей с аркатурными галереями. Большая часть комплекса была построена за десять лет. Его кузен и преемник Франциск I вновь перестроил замок.