Жизнь моя
Шрифт:
Он выглядел удивленным.
— У меня нет жены, я — солдат.
— Это я заметила.
— А ты…
— А я не солдат.
Уголок его рта приподнялся. Рот был хороший, но на улыбку это было не похоже. Нечасто он, наверное, улыбается.
Теперь процессия была далеко впереди, направляя свой путь на юг — к Порта Капена и банкам Альмо. До них долетали лишь нестройные звуки цимбал и резкое пение.
Улица Этрусков возвращалась к своему нормальному состоянию, и торговцы готовы были приступить к обычному для себя делу: поддерживать самые высокие цены в Риме: «Но это товар такого качества, госпожа, которого ты нигде больше не найдешь». Воздух провонял запахами мочи, роз и прокисшего вина. Под ногами хрустели остатки приношений: разбитых чаш с цветами дикой груши и тонких стеклянных кубков с киннамоном, купленных специально для того, чтобы быть разбитыми об стену и стать мелкой, как пудра, благоухающей пылью.
Тацита пошевелила осколки носком сандалии. В веселенький же танец завлекла Альбия бедного старого Плавта. Где же эта гадкая девчонка?
— Так что, я был прав? Ты пришла посмотреть, как сирийцы проделывают эти вещи?
— Пожалуй, да.
— И что ты об этом думаешь? Нашла то, что искала?
Она нахмурилась. Ее способность к находчивым ответам внезапно иссякла.
— Не знаю, — сказала она наконец. — Не знаю, зачем я пришла и что ожидала увидеть.
Нелепо, но она была готова расплакаться. Нечего ему ходить кругами, приставая к девушке со странными вопросами, это нечестно! Она постаралась сменить тему.
— Ты левша, — сказала она невпопад. (На пальцах здоровой руки у него были пятна от чернил.)
— Это удача для меня, что я растянул правую кисть.
— Удивляюсь, что на твоих руках есть следы от чернил. Не думала, что у солдат хватает времени писать.
— Я поэт.
— А говорил, что солдат!
— А разве я не могу быть и тем и другим?
Наконец-то она почувствовала твердую почву под ногами. Какой простор для насмешек! А против этого она никогда не могла устоять.
— Ну, конечно, можешь, — произнесла она с притворной торжественностью. — По крайней мере, можешь попытаться. Ты ведь в этом не одинок, не правда ли? В каждой толпе офицеров есть своя компания многообещающих писак. Я встречала людей вроде тебя на приемах у моего отца. Вы обладаете… назовем это «литературными устремлениями»… — Эту фразу она произнесла медленно, смакуя каждую каплю сарказма. — Мне кажется, я сумею угадать твое происхождение. — Ты — один из «Новых людей», не так ли? Твой отец был гражданином Рима, но, возможно, свежеиспеченным, из тех, кто вел дела в провинциях. Где-нибудь в нарбоннской Галлии.
Он с невозмутимым видом кивнул.
— Так я и думала. Разумеется, любящий папа купил своему сыну самое лучшее образование, какое только мог себе позволить. По разумным ценам, конечно. Хорошая местная школа, приличная, хотя и провинциальная, академия. Может быть, даже уроки греческого… недорогие.
— Совершенно верно. Мы ведь не могли позволить себе продолжительную поездку в Афины.
— Ах, правда? Какая жалость! Ты даже не представляешь, как много потерял!
— Напротив, представляю.
Это заставило ее смутиться, но, начав, надо было идти до конца. Она не забыла его замечание насчет поводка!
— Так ты решил, что, будучи в Риме, сможешь почерпнуть здесь местного колорита? Получить горстку идей для своего последующего шедевра?
— Это не было первоначальной причиной.
— А теперь стало?
Впервые он посмотрел ей прямо в лицо и выдержал паузу. Она почувствовала жаркий прилив крови к щекам.
— Да, — сказал он мягко, — как раз сейчас я действительно собираю идеи.
— Это грубо, дерзко и едва ли поэтично! — фыркнула она.
— Что тут поделаешь, я ведь солдат!
— А я думала — поэт.
— И я думал, что ты благородная госпожа. Кажется, мы оба ошибались.
В это время внезапно появился Плавт с нераскаявшейся Альбией и затопил их шквалом одышливых предисловий. Но едва старик погрузился в длиннейшее приветствие ее отцу, Тацита внезапно перестала слышать что-либо из того, что он говорил: Плавт назвал ей имя офицера, и она была слишком напугана, чтобы слышать еще что-то, кроме шума крови в ушах.
«Я поэт», — сказал офицер в своей небрежной манере. Но если бы Тацита знала, с кем она говорит, то ответила бы: «Нет, ты не поэт. Ты — Поэт. С большой буквы. Ты — Гай Кассий Виталий. Мы все читаем твои стихи. Мы знаем их наизусть. Ты — человек, сломавший все правила стихосложения, который не боится снять с себя кожу и написать, что он чувствует, в словах, которые взлетают и поют в крови, как неразбавленное вино».
Нет, ничего этого она не скажет. Она не сможет произнести ни слова. Она слишком испугана, чтобы открыть рот. И этого человека она оскорбила в лицо!
— Не знаю, что и сказать, — призналась она просто.
— Ну вот и сказала, — заметил он.
— Я не узнала тебя. Ведь я никогда раньше тебя не видела. Никогда не была ни на одном из твоих чтений.
— Я их не часто устраиваю. Редко бываю в Риме. — Он помолчал, а потом добавил: — Наверное, слишком много времени отнимают бои с германцами.
Она медленно кивнула, принимая это как наказание.
— Но ты читала мои стихи?
Она вновь кивнула, сжав губы, чтобы не вырвалась еще большая глупость.
— Ну и как? Какие будут комментарии? Оправдались ли эээ… «литературные устремления»?
Он говорил без иронии, но она не желала снова попасть впросак. Любое слово похвалы, произнесенное сейчас, может ославить ее навсегда. Она легко станет добычей для его отточенных эпиграмм, оставшись в них на века как претенциозная светская дева, кичащаяся своим несуществующим остроумием.
Она подняла подбородок.
— Если не возражаешь, я лучше не скажу, что думаю. Не вижу смысла в попытке оценить опыт человека, когда ты делал это в своих стихах в течение многих лет. Как бы я могла поправлять их?
Ей показалось, что это звучит напыщенно и нелогично, но, к ее удивлению, он лишь улыбнулся.
— О, это новый подход к критике! Но я вовсе не пытался подловить тебя. Я хотел знать твое мнение.
Это прозвучало так, словно он и вправду так думал. И в какой-то момент он выглядел таким же удивленным, как и она сама. Впервые она встретила его взгляд. У него были потрясающие, полные света серые глаза с дымчато-голубым ободком. Заглянуть в них значило заглянуть в его душу.
У нее перехватило дыхание. Звуки шумной улицы отдалились. Она смутно сознавала, что стоящая рядом Альбия начинает проявлять нетерпение. Старый Плавт хлопал друга по плечу и бормотал что-то о том, что надо уйти с солнца.