Жизнь на палубе и на берегу
Шрифт:
– За грехи даются людям бури сии! – передергивает плечами Сенявин. – Да эта не по адресу попала! Не мы в бегстве нонешнем виновны!
– Так в столичных кабинетах бурь-то не бывает! – снова кричит капитан корабля.
– Это уж точно! – соглашается командующий.
В этот момент огромная волна буквально кладет «Твердый» на бок и вице-адмирала с капитаном обдает с головы до ног водой.
– Вот черт! – сокрушается Митьков. – Теперь насквозь мокрый, а у меня ревматизм!
Сенявин не отзывается. Он снова и снова осматривает горизонт: все ли целы? Пока вроде бы все, но тревога не убывает. Главнокомандующий как никто иной знает, что корабли страшно изношены непрерывным многолетним плаванием без должного ремонта.
В промежутках между валами оба наскоро хлебают обжигающий чай пополам с коньяком, чтоб приободриться и хоть немного согреться.
В надежде удержаться на достигнутой широте, Сенявин решает отойти подальше в океан и избавиться там от сильного противного течения. Но это помогало мало. Вскоре на «Рафаиле» пушкой объявили, что у них повреждена бизань мачта и корабль долго не сможет держаться в штормовом море. Паруса и снасти рвало у всех беспрестанно, то и дело под напором ветра ломало, как спички, реи и стеньги. Когда спали и чем питались люди, было вообще непонятно. Все это продолжалось не день, не два, а целых двадцать семь суток!
Из воспоминаний участника этого плавания мичмана Владимира Броневского: «Заключенный в каюте, находящейся в подводной части фрегата (на кубрике), будучи в висячей моей постели зашнурована, несколько дней оставаясь без перевязки, раны мои, еще не закрывшиеся, расстроили здоровье и воображению моему представлялись одни бедствия. Не имея возможности заняться должностью, которая избавила бы меня от печальных мечтаний, я каждый час посылал справляться, где мы находимся, и при слабом свете тусклого фонаря, смотрел на разложенную предо мной карту. Скуку мою разделяли или лучше увеличивали лекарь и другой офицер, так же не занятый должностью. Они не могли сносить грозного зрелища бурного моря и в каждом колебании фрегата видели отверстый гроб. Крик работающих матрозов, хлопанье парусов, скрип всех членов приводил их в отчаяние. Страх одного из них увеличивался до того, что на нашу беду, какой-либо камень или остров возникнет со дна моря, и мы в темную ночь на нем погибнем. Другой боялся кита и думал, что сие животное столь сильно, что может проломить и даже опрокинуть фрегат. Товарищи мои, будучи праздными и бесполезными свидетелями средств и усилий, употребляемых для выгодного направления фрегата, не понимая, что вокруг них делается, видя во всем беду, были не иное что, как самые жалкие страдающие существа. Сомневаясь во всем, заботясь о том, что не подлежало их власти и знанию, они ежеминутно трепетали от страха умереть здоровыми. Зависимость их от воли тех, которые не имели досуга толковать им причину каждого движении, конечно в сие время была для них весьма прискорбна».
Только 26 октября ветер начал несколько стихать и показалось солнце. В полдень на «Твердом» определили обсервованное место.
– Широта 39 градусов 27 минут, расстояние от мыса Финистера 154 версты! – доложился командиру линкора штурман.
– Карту! – велел тот и, убедившись, что обсервованное место нанесено, поспешил с докладом к главнокомандующему. 26 октября был днем великомученника Димитрия.
Ветер к тому времени уже действительно поменялся на попутный. И теперь корабли, делая по восемнадцать верст в час, наверстывали расстояние, упущенное за месяц штормов.
Сидя за картой, Сенявин с Малеевым обдумывали, что делать дальше.
– Скорее всего, пока мы штормовали, война с англичанами уже началась, и соваться в Канал нам никак нельзя! – рассуждал флаг-капитан.
Главнокомандующий был с ним согласен:
– В Канале нас давно уже ждут крейсерские эскадры, от коих нам будет уже не отбиться.
– Что же в таком случае делать? – поднял глаза от карты Малеев.
– Будем держаться как можно дальше от европейских берегов. Попробуем обойти Англию с западной и северной стороны, а затем добраться до Норвегии и зазимовать в одном из ее портов!
– Рискованно! Выдержат ли корабли столь трудный переход?
– В том-то и вопрос! Но иного выхода я не вижу!
В дверь салона постучали.
– Войдите! – бросил Сенявин.
Вошел командир корабля:
– Дмитрий Николаевич! Ртуть в барометре необыкновенным образом понижается! Я уже распорядился, чтобы на фордевинде нести только рифленые марсели!
Главнокомандующий со своим флаг-капитаном тревожно переглянулись.
– Отдохнули, значит, малость, а теперь, видно, снова пришла пора кувыркаться! – вздохнул Малеев.
Сенявин промолчал и, взяв шляпу, поспешил на шканцы. Он еще не успел взойти по трапу, как небо померкло, сгустившиеся тучи опустились, казалось, к самому морю, солнце из ярко-желтого стало в миг черно-багровым. Все это предвещало скорый шторм, и шторм жесточайший!
– Сделать сигнал распространить линию, тщательно следить за сигналами флагмана и приготовиться к буре! – приказал Сенявин.
Минул еще какой-то час, и началось! Солнце исчезло, наступила непроницаемая тьма. Одновременно вместо свежего зюйдового ветра ударил свирепый вестовый шквал. Море от дикого противодействия двух ветров в одно мгновение вскипело и белизна огромных валов была единственным светом, который хоть как-то давал возможность оценивать обстановку. Еще мгновение – и в клочья разорвало паруса, где их не успели зарифить.
Из дневника плывшего на «Твердом» дипломата Павла Свиньина: «Нашла туча, заревел шторм с севера и смял прежний ветер. Порывы его были столь ужасны, скоропостижны и неожиданны, что эскадра наша была в большой опасности. Я случился на шканцах; силою бури забило меня под пушку, так что долго не мог я выкарабкаться; ветер не пускал меня встать на ноги. Какая тревога на корабле! Все в движении, все суетятся. К рулю приставлено двойное число людей, самых сильнейших и искуснейших. Матросы бегают по вантам крепить паруса, офицеры командуют в рупора, корабль то падает в пропасть, то возносится на гору. Страшно смотреть, как бедные матросы в сие время цепляются по канатам одними ногами, ибо руки их заняты делом. Нельзя без трепета видеть, как реи с ними вместе одним концом падают в море, а другим достигают небес, как ветер выдергивает из их рук паруса и разрывает на мелкие части…»
Вначале один, затем второй удар волн внезапно положили «Венус» на бок. Развозов несколько замешкался и не успел развернуть фрегат носом по волне. Все, что не было закреплено, с грохотом полетело в угол каюты. Несмотря на все еще не утихающую боль в плече и перевязанную руку, лейтенант Броневский тотчас выбрался из своего гамака и поднялся по трапу на палубу. Было ясно, что начинается новый шторм, и Володя хотел увидеть буйство стихии своими глазами. На палубу ему пришлось уже выползать на карачках. «Венус» к этому времени, идя в полный бакштаг, лежал на борту, чертя реями по гребням вздыбленных волн. Старый фрегат не плыл, а буквально летел среди буйства океана. Лаг лопнул еще на четырнадцати узлах, и теперь скорость была уже за двадцать пять верст в час! Океан кипел в белой пене. Шторм встречали в бейдевинд под марселями в четыре рифа.
– По марсам!
Крестясь, поползли, как муравьи, по звенящим вантам матросы. На страшной высоте среди ревущего ветра выбрали тяжелые полотнища парусов. На самом верху лихие брамсельные, те, кому и сам черт не брат! Боцмана охрипли от крика и ругани:
– Марсовые вниз!
Спустились. Отдышались. Огляделись. Вроде бы все живы. И за то спасибо!
Уцепившись что было силы здоровой рукой за планширь, Володя не имел никакой возможности спрятаться от потока летящих в его лицо брызг. Теперь оставалось только держаться на месте и ждать, когда судно хотя бы чуть-чуть выровняется. Первый же шаг в сторону грозил сбросить лейтенанта в воду.