Жизнь неуёмная. Дмитрий Переяславский
Шрифт:
Тохта поднял плеть, но удара не последовало. Голос хана был хриплым:
– Ты не притащил мне жийого Ногая, но совершил над ним суд, какой вправе вершить только я, а потому я казню тебя.
К Любомиру подскочили нукеры.
– Поступите с ним так, как он с Ногаем. Нукеры кинулись на гридина, но тот оттолкнул их:
– Не троньте, сам пойду!..
Княгиня Анастасия лежала на высоких подушках, и мысли ее были далеко, там, где в Дикой степи хан казнил Любомира. О том поведали гридни, поздней осенью вернувшиеся из Орды.
Говорят, беда не ходит в одиночку, - княгиня в том убедилась. «Для кого теперь жить?
– задавала она не раз себе этот вопрос.
– Почему не убилась тогда, падая с лошади?»
Скрипнула дверь, и в опочивальню вошел князь Андрей. Анастасия насторожилась. Он уселся в ее ногах, долго молчал. Она ни о чем не спрашивала. Пожалуй, Анастасия знала, какой разговор поведет Андрей Александрович. Последнее время он избегал княгини, все дни был пасмурным, готовился к зимнему полюдью.
Князь вздохнул:
– Ты не убереглась, Анастасия, и горько наказала меня.
– Аль я того хотела, княже Андрей Александрович?
– Сколько лет ждал я!
– Видно, так Богу угодно.
– За чьи грехи?
– усмехнулся он.
В опочивальне снова наступила тишина. Наконец князь промолвил:
– Кому стол наследовать? Что она могла ответить ему?
– Когда я брал тебя в жены, то мыслил о сыне, но ты долго жила пустым цветом.
– Моя ли в том вина?
– Господь рассудит.
Сказал князь и будто хлыстом ударил княгиню. Она сжалась, попросила:
– Дозволь, великий князь, мне в монастырь удалиться.
– В келье покоя ищешь? Либо есть покой на земле?
– Богу послужить хочу, вины свои отмолить. При тусклом свете лампады, тлевшей под образами, Анастасия увидела, как зло сверкнули глаза князя.
– Сердцем чуял, не любила ты меня уже с того часа, как взял тебя в жены.
Ничего не возразила Анастасия. Великий князь встал, подошел к двери и, взявшись за ручку, бросил резко:
– Поступай, как душа тебе подсказывает.
От княгини Анастасии он возвращался, будто пива хмельного перебрал, покачивался. Мысли горькие: чем жил в последние месяцы, чему радовался?
Ждал, что родит Анастасия наследника, будет кому княжение передать. Ан нет, не привел Господь испытать отцовства. Зачем жил?
Неожиданно остановился. Будто молния ослепила.
«Есть, есть Всевышний, есть суд Божий. За грехи мои тяжкие, видно, карает меня Господь…
Дмитрий, брат мой, за козни мои, что творил я, за обиды, какие наносил тебе, несу я ныне крест страдания…
Брат мой, Дмитрий, ужели не простил ты меня, и в монастырь удалившись? Не таи досаду на меня, ибо ты, схиму приняв, вскоре в иной мир удалишься. И там, на суде Божьем, не обвиняй меня. Во грехе своем готов я нести покаяние…»
Качнулся, едва не упал. Следовавший за ним боярин Ерема успел подхватить, сопроводил великого князя до опочивальни, помог разоблачиться.
Не могло укрыться от великого князя Владимирского, что теряет он ханское благоволение. Почему? И так и этак гадал князь Андрей, ум отказывался понимать. Ужели зерно недоверия посеяли брат Даниил и племянник Юрий?
Угроза потерять расположение хана страшила Андрея Александровича больше, чем просьба княгини Анастасии об уходе в монастырь.
Теперь хан Тохта обрел невиданную силу, его власть распространилась от седых гор Урала и Закаспия до горбов Карпатских, и отныне ни один из князей не будет искать защиты у Ногая.
Дабы сохранить великокняжеский стол, владимирский князь Андрей Александрович весной отправится на поклон в Орду, но прежде пойдет на Переяславль, заставит переяславцев покориться его воле.
Нельзя сказать, что он не задумывался над словами Анастасии и ее желанием уйти в монастырь. Он не только не возразил, но даже одобрил ее готовность стать монахиней. Ежели ей не суждено сделаться матерью, к чему быть женой?
В гридницу заглянул тиун:
– Кажись, к снегу повернуло, ветер с моря задул.
– Все ли готово к полюдью, Елистрат?
– Два десятка саней да полсотни гридней дожидаются санного пути.
– С тобой боярин Ерема поедет. Смердов не жалей, они на слезу давят. Особо проследи, чтоб порченую рухлядь не подсовывали, мех самолично проверяй. Кто из мужиков дань начнет утаивать, того на правеж, дабы другим неповадно было. Князь Андрей потер крупный нос:
– Вели печи топить, ночью колею.
И снова о полюдье заговорил:
– Поторопись, Елистрат, не то баскаки наедут за ордынским выходом.
– Люд злобится, хан ясак на откуп отдал.
– На то ханская воля, и нам ей не перечить.
– Я ль перечу? Откупщики-нехристи шкуру сдирают, как бы до смуты не довели.
– Баскак - слуга хана, у него охранная грамота. Хан за баскаков с нас спросит. Поди, не забыл, как мурзу Чету ублажали за бунт суздальцев? Кабы Тохта о том прознал, помыслить страшно, что было бы. Все мы под его властью ходим и дышим по ханской милости.
– Слух есть, княгиня нас покидает.
Князь Андрей Александрович строго посмотрел на тиуна:
– Я княгине волю дал, и епископ благословил, пусть поступает, как ей Бог повелел. О том более не вопрошай.
Тиун, прихрамывая, удалился.
– Покличь боярина Ерему!
– вслед ему крикнул князь.
Узнав о смерти Ногая, княжич Юрий со смешком сказал брату Ивану:
– Хан хана жрет и тем сыт бывает. На что Иван заметил:
– Мыслю я, брат, настанет та пора, когда источится сила ордынская.