Жизнь номер два
Шрифт:
— Жалеете ее? — голос Лидии влез в мои мысли как-то неожиданно. Я не сразу сообразил, о чем это она, и переспросил:
— Кого?
— Аглаю свою, — так, и тут, что ли, ревность? Ох, женщины…
— Жалею, — а что тут еще скажешь? — И ее жалею, и себя жалею…
— Неужели так трудно без этих утех жить? — пряча глазки, поинтересовалась Лида.
— Ох, Лида, объяснять бессмысленно. Попробуешь — сама поймешь. Только вот не в одних утехах тут дело…
— А в чем?
— Она молодая была. Красивая, веселая, добрая… Нам просто было хорошо вместе. А ее убили… А я рядом был и ничего сделать не мог. Ничего! — чуть не выкрикнул я.
— Простите меня, — похоже,
— Ну да, добрый, — мысли об Аглае я успел запрятать подальше и сейчас думал уже о своем деле. — Там время не вышло еще? А то мне надо двух человек под топор палача подвести. Так, по доброте…
— Не говорите так! — Лида аж ножкой топнула. — Вы добрый, я знаю!
— Ладно, добрый, уговорила, — возмущенное личико девушки с раздувающимися ноздрями и горящими глазенками меня совсем не пугало. — Так что со временем-то?
— Пойду Рудольфа Карловича позову, — ответила Лидия. — Без его дозволения вам вставать нельзя! Только вот…
— Что?
— А мне с вами можно?
— Вообще-то, любопытной Варваре на базаре нос оторвали, — видя, как опять надуваются от обиды ее губки, я поспешил сдать назад. — Но раз ты не Варвара, то можно. Тем более, ты же меня раненого выхаживала, так что имеешь право знать.
Синие глазки радостно заблестели. Ну вот где, спрашивается, справедливость? Могла бы, между прочим, и с поцелуем накинуться, я был бы не против… Ладно, нет, значит нет.
— Так, Лида, я что-то не понял, — я постарался, чтобы мой голос звучал построже, — ты к доктору не бегала еще или уже вернулась?
— Ой, — Лида аж подскочила, — прощенья прошу, я сей же час!
…Доктор, осмотрев меня, ощупав затылок, заглянув в глаза, оттянув при этом веки, и заставив напоследок показать язык, нашел меня вполне здоровым, но посоветовал резких движений избегать. Я встал, оделся, подумал, не взять ли с собой шашку, и все-таки решил не брать, понадеявшись на монахов. Короткое путешествие по лестнице, и мы втроем стоим перед дверьми столовой. Губные, стоявшие у дверей, посторонились, видимо, был у них приказ меня пропустить. Я глубоко вздохнул и зашел первым.
— Добрый всем день, кто того заслуживает, — негромко сказал я, едва переступив порог. — Я, кажется, что-то пропустил?..
[1] Мф. 7:1
[2] Ин. 15:13
Глава 25. Обвинения и признания
Я огляделся. Видеть Шаболдина, восседающего во главе стола, было, прямо скажу, необычно. Правда, смотрелся Борис Григорьевич не так величественно, потому к нему жался десятник Семен с записной книжицей, должно быть, протоколировал.
Дядя и отец разместились по правую и левую руку от губного пристава. С одной стороны стола сидели Волковы, все втроем, с другой, явно стесняясь, что их посадили за господский стол, пытались выглядеть незаметными дворецкий Матвей Суханов, Пахом Загладин, мастер на все руки, чинивший в доме все, что требовало починки, кроме разве что одежды, да горничная Наташа Петрова. В конце стола сидел отец Маркел. Монахи сидели отдельно, поставив себе стулья по углам столовой. Губные стражники стояли у дверей не только снаружи, но и внутри, да еще и у окон.
— Слуг, наверное, и отпустить уже можно? Как думаете, Борис Григорьевич? — спросил я пристава. — А то нам тут надо бы по-свойски побеседовать, по-родственному…
— Ступайте, — обратился Шаболдин к слугам, — да не болтайте, смотрите!
На всякий случай слуги
— А эта что, останется?! — Ирина возмущенно показала пальцем на Лидию.
— Нет тут никакой «этой», — ответил я ей. — Есть добрая сестра Лидия Лапина, выходившая меня и поставившая на ноги после ранения. Кстати, Ирина, не напомнишь, кто тогда в меня стрелял?
— Алексей! — из-за стола поднялся боярин Волков. — Что за намеки ты себе позволяешь?! Изволь немедленно объясниться!
— Ты, дядя Петр, меня сначала выслушай, там и видно будет, кто и что себе позволяет. А наперво не меня, а государева человека послушай. Борис Григорьевич, — повернулся я к Шаболдину, — вы обвинение предъявляли уже?
— Нет пока, — ответил пристав.
— Так предъявляйте, самое время.
Шаболдин встал, прокашлялся и громко провозгласил:
— Боярыня Ксения Николаевна Волкова, боярышня Ирина Петровна Волкова! От государева имени и по открытому листу Палаты государева надзора обвиняю вас в четырехкратном покушении, предумышленном по предварительному между собою сговору, на убийство боярича Алексея Филипповича Левского! Обвиняю вас также в непредумышленном убийстве Аглаи Савельевой и в предумышленном убийстве Натальи Капитоновой! Вы вольны молчать, вольны опровергать обвинения, но помните: все, что я спрошу, и все, что вы скажете, будет записано и представлено суду!
Боярин Волков недоуменно повернулся к жене и дочери.
— Какой вздор! — изобразить оскорбленную невинность у Ирины получилось неплохо. В других обстоятельствах я бы, возможно, ей даже и поверил. — Чушь несусветная! Дичь!
— Дичь, говоришь? — я усмехнулся. — Это ты напрасно. Государеву человеку дичь и чушь нести нельзя. А мне можно. Вы позволите, Борис Григорьевич, — я опять обратился к приставу, — рассказать, как оно было? А Ксения Николаевна с Ириной Петровной меня, если что, поправят. Глядишь, и уточнят кое-что…
Шаболдин молча кивнул.
— Так вот, — я оперся на спинку стула, — вся эта дичь началась когда боярыня Волкова узнала, что ее золовка родила отмеченного. Узнала, как я понимаю, от своего супруга, — я поклонился в сторону боярина Волкова, — а тот, в свою очередь, от родной сестры, моей матушки. Уж когда именно тебя, тетя Ксения, осенило, что отмеченные часто не доживают до взрослых лет, не знаю. Наверное, когда пришла пора задуматься о замужестве дочери. Тут тебе и попался на глаза труд Левенгаупта, где ясно сказано, что у русских в случае ранней смерти отмеченного вероятность рождения еще одного отмеченного у близких родственников достигает семидесяти пяти процентов. То есть если я вдруг помру, а Ирина выйдет замуж и родит сына, он с большой вероятностью родится отмеченным. Да, тут, конечно, полной уверенности не было. Надо было, чтобы Ирина родила первой после моей смерти, но здесь все было в вашу пользу. Если бы этой осенью Ирину выдали замуж, родить она вполне могла раньше, чем дяди Андрея старшая дочка. Надо было, чтобы Ирина родила мальчика, девочки-отмеченные — огромная редкость. И даже в таком раскладе надо было попасть в те самые прописанные у Левенгаупта три четверти, а не в одну оставшуюся. Но ты же, тетя Ксения, привыкла к тому, что тебе везет? Как именно тебе повезло появиться на свет, мы еще поговорим попозже, а так ведь тебе везло по жизни? Ты, родившись в захудалом дворянском роду, вышла замуж за боярина. Ты, заложив имение и драгоценности, вложила деньги в биржевую игру и утроила их. Вот ты и решила сыграть с судьбой по-крупному. С внуком-отмеченным ты бы развернулась по-настоящему!