Жизнь одного химика. Воспоминания. Том 2
Шрифт:
В Москве я узнал от П. А. Осадчего, что я не попал в число 10 делегатов, командируемых на Всемирный Конгресс по энергетике, который должен был собраться в Берлине 20 июня, 1930 года. Число 10 было установлено Совнаркомом, и оно не может быть изменено. Осадчий сообщил мне об этом, потому что из Комиссариата Иностранных Дел ему позвонил заместитель Народного Комиссара Б. С. Стомоняков, что они получили от Берлинского полпреда предложение командировать меня на конгресс, так как об этом очень настаивает Распорядительный Комитет Конгресса. Но эта бумага пришла уже поздно, так как все делегаты были выбраны. Но Осадчий сказал мне, что, так как я все равно должен ехать в Берлин по моим научным работам, то я могу быть приобщен к делегации СССР и принять участие в работах Конгресса. Но, вероятно, от судьбы не уйдешь. Случилось событие, которого никто не мог предвидеть: один из делегатов, проф. Ленинградского Политехникума А. Горев, все время работавший в Госплане в качестве члена Президиума, сочувствующий коммунизму и, кажется,
я знал Горева с самого начала моего приглашения в Госплан, много раз говорил с ним и иногда очень свободно. Мне было очень жаль его, и до сих пор я не знаю, за что он был арестован и какова была его дальнейшая судьба.
Будучи назначен в число делегатов, я должен был принять участие в обсуждении линии поведения делегатов на Конгрессе. Для этой цели Г. М. Кржижановский раза два или три устраивал специальные заседания, на которых делегаты должны были вкратце изложить сущность их докладов. В то время симпатии советского правительства принадлежали Германии, а Франция считалась непримиримым врагом. Я помню, как на одном заседании Кржижановский сказал:
«Подальше от этих французов, они наши враги, мы должны не только им не помогать, а возможно более вредить им».
Вот уже воистину правду сказал один из известных дипломатов:
«Каждый искусный дипломат должен сжечь политическую речь, которую он говорил вчера, если он хочет выступить на следующий день с новым докладом».
На последнем заседании делегатов был возбужден вопрос о том, чтобы кто-нибудь из делегатов выехал на несколько дней раньше, так как заседание президиума Конгресса начнется ранее открытия Конгресса: надо было выехать из Москвы не позднее 10-11 июня. Вопрос застал всех врасплох; каждому надо было кончать свои дела. Когда очередь дошла до меня, то, к общему удовольствию, я дал согласие. После заседания я сообщил Кржижановскому, чтобы он, в виду моего согласия выехать ранее, попросил ГПУ, чтобы мне без всякой задержки поставили выездную визу на моем годовом паспорте. Это было исполнено, и через день или два я получил паспорт, продленный на целый год. Но так как я не получил еще уведомления относительно разрешения выехать со мной моей жене для лечения, то я стал хлопотать у разных лиц, а, главным образом, через Н. П. Горбунова, чтобы поскорее удовлетворили мое ходатайство о выезде жены вместе со мной в виду ее болезненного состояния; конечно, я указал, что Госплан приказал мне выехать не позднее 10 июня. Через очень короткое время мне позвонили из ГПУ на квартиру (в Москве), что моей жене разрешено выехать вместе со мной. Тогда я, в виду короткого времени, которое оставалось до моего от’езда заграницу, попросил ГПУ дать телеграмму в Ленинград, в Отдел выдачи паспортов, чтобы паспорт жене был выдан незамедлительно. Телеграмма была послана и через два дня ей позвонили по телефону, чтобы она явилась за паспортом. Таким образом все препятствия были обойдены и мне оставалось только поехать в Ленинград, чтобы закончить текущие дела, дать распоряжения на время моего отсутствия и взять с собой жену для поездки заграницу.
В химической лаборатории Академии Наук, кроме моих ассистентов, с начала 1930 года начали работать так называемые аспиранты. Аспирантами назывались наиболее выдающиеся молодые люди, окончившие высшие учебные заведения и желающие сделать научные исследования в избранной ими науке, чтобы впоследствии посвятить себя научной педагогической деятельности. Аспиранты очень часто по их желанию командировались к известным профессорам и они получали на свое содержание определенное вознаграждение за все время пребывания в командировке. В Академии Наук было командировано около 110 человек по всем дисциплинам. 'Ко мне явились три аспиранта, из коих два (муж и жена Лозовые) прибыли из Одесского Университета, а третий (Журов) кончил один из небольших провинциальных университетов. Все три аспиранта, после моего разговора с ними и обсуждения, на какие темы им было бы желательно работать, получили определенные экспериментальные проблемы из органической химии и должны были сначала ознакомиться с соответствующей литературой. Непосредственное наблюдение за их работой я возложил на
Н. А. Орлова и потому аспиранты получили места в новой оборудованной лаборатории в особняке Яковлева, где как упомянуто было мною ранее, работал Орлов со своими помощниками. Двое аспирантов (Лозовые) усердно принялись за работу и оказались серьезными работниками и симпатичными людьми (они были партийцами); третий аспирант (Журов) был на некоторое время послан в деревню для раскулачивания; как мне представлялось, он был не очень склонен к усидчивой лабораторной работе, и был менее способным, чем Лозовые. Но по прибытии из командировки он приступил к работе и я предложил ему сначала сделать некоторые органические препараты и органический анализ. Орлов дал мне о нем очень неудовлетворительную аттестацию и заметил, что он подтасовывает цифры анализа. На это я сказал Орлову, что он должен принять особые меры, чтобы тот не мог узнать, какое вещество ему дается для анализа, и ближе понаблюдать за ним, как он делает органические сжигания.
Тогда я вызвал Журова к себе на квартиру и подробно его расспросил о работе. Когда я услыхал от него, что Орлов очень резко отзывается обо мне, как ученом, и о моих темах, то я решил сказать ему то, что мне сообщил Орлов по поводу его анализов. Аспирант страшно возмутился и заявил мне, что он и другие аспиранты счастливы работать в моей лаборатории и очень недружелюбно относятся к Орлову, а за то, что он позволил себе наклеветать на него в недобросовестности исполнения анализов, то он донесет на Орлова куда следует. Что аспиранты были довольны моими темами видно из того, что впоследствии они опубликовали сделанные ими работы и выразили мне благодарность; работы были напечатаны, когда я уже два года находился заграницей и они могли совсем не упоминать моего имени.
После всех этих происшествий мне ничего не оставалось, как заявить администрации Академии, что я не могу более работать с Орловым и должен требовать его немедленного перевода в другое учреждение. (Он уже имел другую службу и не мог остаться без куска хлеба). Сначала я обратился к правителю дел Академии, недавно назначенному коммунисту, ранее служившему в Ленинградском ГПУ. Он внимательно выслушал обо всех проделках Орлова и отлично понял, что если я пришел к нему, то, значит, я уже исчерпал все возможности и не могу далее работать с ним. Я ему сказал, что для доказательства своей правоты, готов предстать перед судом и подтвердить все ему сообщенное об этой личности. Он мне ответил:
«Дорогой академик, никогда не обращайтесь с подобными делами в суд, потому что, будь Вы на сто процентов правы, Вас все-таки будут обливать грязью*, я Вам верю полностью и, конечно, мы его уберем, так как Ваша просьба безусловно заслуживает удовлетворения, как по отношению к Вам, так и для пользы дела».
Между прочим я его предупредил, что Орлов может выставить аргумент, будто я притеснял его в научной работе и не позволял ему проявлять научную инициативу: об этом он распускал слухи. Для опровержения я передал правителю дел Академии список всех работ, сделанных Орловым со мной и самостоятельно, продолжая развивать в последних мои же основные идеи и используя лично для себя моих младших сотрудников. Из этого списка, содержащего 20 работ, семь или восемь были опубликованы без моего имени. В заключении я прибавил, что я не хочу разбивать карьеру Орлова и, быть может, это удаление его из Академии послужит ему хорошим уроком и он станет более корректен к своим сослуживцам. Окончательно было решено, что правитель дел вызовет немедленно Орлова и скажет ему, что он увольняется в двухмесячный отпуск, в течении которого он должен найти себе работу в другом городе, и подать прошение о переводе, иначе он через два месяца будет уволен из научных сотрудников Академии Наук.
После разговора с правителем дел я отправился к непременному секретарю' Вячеславу Петровичу Волгину и изложил ему дело Орлова, настаивая на его увольнение; Волгин вполне согласился с моими доводами.
В этот же день был вызван Орлов в правление Академии Наук и ему было сообщено указанное выше решение. Он был переведен после двух месяцев в Харьков в Институт по топливу.
Последнее заседание перед от’ездом из Ленинграда было созвано партийной ячейкой двух Институтов: Прикладной Химии и Высоких Давлений с целью выслушать мой доклад о работах, производимых в моем Институте. Партийная ячейка была общей для обоих Институтов, так как оба Института помещались в одном здании на Ватном Острове; мне об’яснили мои партийные товарищи, что этот доклад необходим для ячейки, потому что она должна время от времени давать отчет районному партийному комитету о деятельности того учреждению, во главе которого она поставлена.
Как уже было мною указано выше, мой заместитель по административной части, Папенок, был очень хорошим мне помощником и у нас не было никаких недоразумений. Заместителем директора Института Прикладной Химии, акад. Кур-накова, был Семченко. Это был очень злобный человек, неприятного характера, полуинтеллигент, старавшийся видеть в каждом беспартийном работнике активного врага советской власти, т. е. вредителя. Он был совершенный антипод Папеноку, и понятно, что они оба не могли иметь какую либо симпатию друг к другу. Семченко при каждом удобном случае старался подставить ножку более простому Папеноку и, понятно, вследствие таких недружелюбных отношений ему приходилось нередко давать раз’яснения в партийных учреждениях. Как только открылось заседание партийной ячейки, я сразу понял, что Семченко дает бой моему заместителю, Папеноку, и будет придираться к деятельности нашего Института. В партийную ячейку обоих Институтов был назначен делегат от партийного районого комитета; это была работница одного из Ленинградских заводов, и она очень кстати явилась на заседание, так как в значительной степени защищала позицию' Папенока. Временами споры принимали такой острый характер, что председательствующий должен был предупредить Семченко, что заседание ячейки происходит в присутствии беспартийных лиц и многие стороны дела не могут быть при таких условиях обсуждаемы. Я не могу припомнить всех придирок со стороны Семченко, по поводу непорядков в административной и хозяйственной части Института Давлений, но должен сказать, что Папенок