Жизнь, по слухам, одна!
Шрифт:
Кофейня на Разъезжей, где подавали отборный кофе, была не слишком дешевой, и Генка прикинул, хватит ли у него денег. Вроде хватает, если особенно не шиковать. Машину заправить тоже надо бы. Впрочем, на заправку он возьмет у Катьки в сумке – телефон возьмет и денежек прихватит немножко.
В конце концов, что тут плохого? И зачем ей деньги?! Ее все равно скоро посадят!
– Тогда приезжай к «Владимирской», – так называлась станция метро. – Я буду тебя ждать у выхода, который слева, знаешь? Я там буду минут через двадцать. Успеешь?
– Конечно, успею! –
Конечно, успеет! Разве может он не успеть к своей единственной, ниспосланной ему в утешение, к своему пугливому олененку, к своей красавице с неизъяснимыми глазами? Он еще успеет цветочков прихватить, осенних, милых, у каких-нибудь уличных пристанционных бабусь, притащивших свои хризантемы с дачных участков в Павловске!
«Дело», на которое он был послан, перестало его волновать совершенно, все мысли переключились на Асю и предстоящую прелесть свидания с ней, и он на самом деле позабыл телефон в машине, когда они выходили возле кофейни!
Ася немного подмерзла, ожидая его, – когда он подъехал, выскочил из машины и выхватил милые осенние цветы, она уже стояла возле выхода из метро, улыбалась замерзшей улыбкой, и равнодушная толпа обтекала ее со всех сторон. В этой толпе смеялись, толкались, громко говорили, как будто она вовсе и не стояла тут же, у дверей, не жалась зябко и трогательно!.. А может, она и не замерзла, просто Генке хотелось так думать, чтобы греть ее ладошки своими большими горячими руками – ох, черт, кажется, это тоже из какой-то книжки, а может, из кино, как и «грязная работа»! – оберегать ее и вести в тепло и вкусный кофейный запах.
Он знал, что у него очень мало времени – Ася никогда не оставалась надолго, – и он постарался использовать это время как следует: выбрал самый укромный уголок и сел так, чтобы ногами, руками, боком касаться своей красавицы. Она улыбалась таинственной улыбкой и чуть отодвигалась от него, когда он становился слишком настойчив.
Она отодвигалась, а он придвигался, и в конце концов она засмеялась – словно серебряные колокольчики зазвенели. От ее губ пахло кофе и вишневым пирожным, и он все целовал и целовал их, а когда она положила узкую ладошку ему на губы, он стал целовать ладошку и никак не мог оторваться.
Кажется, за окнами начался дождь, а потом прошел, потому что вдруг как-то очень по-осеннему посветлело, внезапно и коротко, а потом опять надвинулась темнота, и оказалось, что уже вечер.
Они просидели в кофейне до вечера, а Генка так и не вспомнил о том, что у него «задание», и о том, что «жизнь на волоске»!
Поминутно целуясь, они вышли из кофейни в сырой и мрачный питерский вечер, слегка подсвеченный размытыми желтыми огнями. И огни, и вечер казались Генке необыкновенными.
Огни словно плыли в мелкой водяной пыли, оседавшей на куртках и волосах, и их неяркий свет был как из андерсеновской сказки, и все казалось, что из-за ближайшего угла сейчас выйдут Кай и Герда, держась за руки и постукивая по мостовой своими деревянными башмаками!
– А розы? – с нежной насмешкой спросила Ася, когда Генка рассказал ей про Кая и Герду. – У них должны быть не только башмаки, но и розы!
Ну, хорошо, тогда, значит, из-за ближайшего угла сейчас выйдут Кай и Герда, постукивая по мостовой своими деревянными башмаками, а в руках у них будет глиняный горшок с кустом пышных красных роз!
– Вот так правильно, – похвалила Ася.
Генка посадил ее в машину и первым делом выключил свой мобильный телефон. Чтобы не расстраиваться, он даже не стал смотреть, сколько там непринятых вызовов, сразу нажал красную кнопку, и дело с концом, но глаз все-таки отметил какую-то жуткую, двузначную, хвостатую, как ему показалось, цифру.
Провались все к чертовой матери! Имеет он право на личную жизнь или нет?!
Они ехали очень долго – вечер, пробки. И Генка старался никуда не спешить, подольше растягивая счастье побыть со своим «олененком». Раньше они никогда не были вместе так долго, и счастье от того, что она ему доверяет, что ей с ним интересно, что он нужен, распирало его.
Они ехали и играли в игру. Им было очень весело.
Игру придумала Ася. Он запускал руку в ее сумочку – сокровищницу женских тайн и носительницу особого эротического заряда – и должен был на ощупь определить предмет, который Ася держала в сумке своей рукой..
А потом Ася вытаскивала это самое из сумочки, и они очень смеялись, потому что ему ни разу не удалось определить правильно!
– Это замшевый несессер! – говорил Генка, и она вытаскивала записную книжку.
– Флакон французских духов! – и она вынимала крохотную бутылочку минеральной воды.
Каждый предмет он определял каким-нибудь дополнительным словом, очень романтическим – «несессер» в его фантазиях был непременно замшевый, духи французскими, а помада алой!.. Генке очень нравилась эта игра.
С одним из предметов он совершенно не мог разобраться – на ощупь это было что-то холодное и увесистое, прямоугольной вытянутой формы, – но Ася не давала ему щупать слишком долго. Она говорила, что так будет неинтересно и он сразу догадается.
Он так и не догадался, и тогда она, смущаясь и отводя глаза, вытащила из сумочки плоскую коробочку мятных леденцов, которые Генка очень любил. То есть не то чтобы любил, но всегда таскал с собой – а вдруг придется с кем-нибудь целоваться?! Целоваться со жвачкой во рту как-то неудобно, а леденец закинул за щеку, и все в порядке – свежее дыхание, мятный вкус губ, глубокий запоминающийся экстаз.
Все, все твои беды от баб, некстати вспомнилось ему, и он мысленно отмахнулся от навязчивого воспоминания.
Сколько можно меня доставать?! И потом, Ася – это совсем не то! Ася – это настоящее, правильное, единственное! Куда до нее всем остальным… бабам?!
Эта коробочка с леденцами как будто еще сблизила их, особенно когда Ася тихонько положила ее ему в карман.
Он довез Асю до знакомого поворота, высадил – как обычно, она не разрешила себя проводить – и долго смотрел ей вслед. Он смутно видел ее в размытом водяной моросью мраке, а потом она и вовсе пропала.