Жизнь, по слухам, одна!
Шрифт:
Следовало, однако, сделать все, чтоб потом никто не подкопался – директриса, мол, подняла на ноги весь Санкт-Петербург, все наземные и подводные службы, предприняла все, что в ее силах, чтобы отечественная эстрада не потеряла своего кумира!
Чтоб ему пропасть совсем.
– Пойдемте посмотрим, – сказала она и кивнула в сторону высоченных двустворчатых дверей, рядом с которыми красовалась золотая табличка «Рахманинов», как будто великий композитор квартировал именно здесь и именно сейчас. – Владик, я прошу вас! Ну, вы же из органов, вы обязательно что-нибудь
– Предсмертную записку? В моей кончине прошу никого не винить?!
Нынче он мог позволить себе все, что угодно. Нынче он сказал своему работодателю, что больше работать не хочет и не будет.
Он сказал, а тот слышал. Только Хелен еще об этом не знает!..
– Владислав, как вы можете говорить такие ужасные вещи?! Да вы просто… просто…
– Если вы хотите, я пойду и посмотрю, – перебил ее Владик, – только, честное слово, я понятия не имею, что именно нужно там искать, хоть я и из органов, как вы изволили выразиться!..
Ей не хотелось, чтобы Владик там что-нибудь нашел. Ей хотелось, чтобы все возможное было сделано. Если Никас на самом деле пропал, исчез, испарился – и хорошо бы с концами! – Хелен должна, нет, просто обязана «принять все меры»!
Тем же порядком, она впереди, а он за ней, они проследовали к «Рахманинову», и Хелен трясущейся от волнения рукой сунула карточку в гнездо. Замок тихонько шепнул что-то, и дверь открылась.
Правой рукой Владик придержал Хелен так, чтобы она осталась в коридоре, залитом веселым электрическим светом, а сам вошел.
За дверью был просторный и длинный коридор в русском вкусе, со статуэтками, матовыми лампами, разливавшими молочный свет, картинами в тяжелых рамах, тонувшими в тенях, и глухим ковром, поглощавшим шаги. Бюст то ли Цицерона, то ли Наполеона в лавровом венке украшал столик на гнутых ножках. Ваза из наборного малахита в половину человеческого роста отражала тусклый свет. Все это напоминало парадные покои государя императора в летнем дворце в Петергофе.
Две одинаковые двери – справа и слева. За дверями горел свет, Владик видел полоску на начищенном до блеска паркете.
– Добрый вечер! – громко сказал Щербатов, и голос его неожиданно грянул в просторном помещении так, что Хелен вздрогнула в холле и втянула голову в плечи. – Мы вам открытки принесли на подпись! Нам можно войти?!
Полная тишина была ему ответом.
По многолетней привычке не оставлять ничего неопределенного и неясного Владик толкнул сначала дверь слева, а потом справа. Обе двери послушно открылись.
У него не было пистолета, но по всем правилам, которым его когда-то учили и которые он так и не смог забыть, толкая дверь, он прижимался к стене так, чтобы выстрел не сразу достал его.
Никаких выстрелов не было, конечно же!.. За одной дверью открылся санузел, небольшой, чистенький, залитый европейским многоточечным светом, в нише фигура голого мужика, вполне натуралистичная.
За другой оказалась гардеробная. Там стояли чемоданы, один на другом, на длинной палке болтались «плечики», все свободные.
– Вы чемоданы не разбирали? – негромко спросил Владик у Хелен, которая заглядывала из коридора.
Она отрицательно покачала головой. Вид у нее был испуганный и любопытный одновременно.
– Никас! – опять позвал Владик. – Мы здесь с Еленой Николавной! Можно нам войти?
Он прошел через коридор со скульптурами и малахитовыми вазами и оказался в небольшом овальном зале.
Хелен неслышно прокралась за ним.
– Сколько здесь комнат?
– Три. Кажется, три. Это гостиная, и еще две спальни, слева и справа. Ну, и ванные.
– А ванных сколько?
– Кажется, тоже три.
Владик фыркнул и покрутил головой. Вот скажите на милость, зачем одному мужику, пусть он хоть трижды звезда, номер с тремя ванными?! Задница все равно одна, и ее, как ни крути, придется мыть в одной ванной! А остальные две для чего?!
В громадном номере было совершенно пусто, никаких следов пребывания людей. Ни сигарет, ни мусора, ни личных вещичек – ничего.
– В какой спальне он спит?
Хелен дернула головой направо.
– Она больше, – послышался ее шепот, – и ванная там больше! А та, другая, гостевая.
Владик еще немного постоял посреди овального зала.
Тяжелые шторы отгораживали этот отельный мир от улицы, поглощали уличный свет, не пускали сюда, в этот немного помпезный, но все же очень уютный рай шум машин, гул улицы, мирские заботы.
– Елена Николавна, – сказал Владик наконец. – Я вам искренне советую – идите спать! Он вернется, позвонит, и вам мало не покажется, это уж точно. Здесь никого нет, и такое впечатление…
Тут он запнулся и остановился.
Ну да. Такое впечатление, что никого нет и не было никогда. Это странно. Все же Никас прилетел давненько и должен был оставить в номере хоть какие-то следы своего присутствия! Может, початую бутылку с водой, или носки на кресле, или ботинки под вешалкой. Насколько Владик успел его изучить за два года, он никогда не страдал аккуратностью, он разбрасывал все, что только попадалось ему под руку, включая бумаги, документы, диски, телефоны, газеты, записные книжки, договоры, деньги!.. Чтоб Никас приехал утром, а к вечеру ничего не разбросал – в этом была какая-то странность, непонятность, но Владику лень было думать об этом.
В свой номер, на диван, к пиву и телевизору, и как можно быстрее!
– Я пойду, Елена Николавна? Хорошо?
Она подняла на него глаза и пожала плечами. Ей не хотелось, чтобы он уходил.
Пока он здесь, есть некая иллюзия общности и понимания, и как только за ним закроется дверь номера под названием «Рахманинов», все вернется на круги своя, это Хелен знала совершенно точно.
Она опять останется одна – отвечать за все. За всю жизнь, свою и чужую, от начала до конца. К примеру, за то, что Никас пропал! И еще за то, что сын заболел. И еще за то, что у мамы давление и ей давно бы надо к врачу, а она, Лена, все делает вид, что забывает, а потом звонит и фальшивым голосом говорит: «Что ж ты мне не напомнила, мама, я бы давно записала тебя к врачу!»