Жизнь после
Шрифт:
И, некогда великий и гордый город, с духом свободолюбия, снова спешит погрузиться в пучину средневекового мрака, что стал жестокой сутью новой реальности, со старым и неизменимым фундаментом – религия, правитель и государство и ничего вне этих трёх понятий. Средь бетонных джунглей проходят религиозные чистки, устраиваемые инквизиторами, чтобы доказать собственную лояльность новому правлению в обёртке старого режима.
Ярые последователи Великой Конгрегации Веры в Государство, находясь под защитой духовно-просветительских войск, выискивают всякого, кто посмеет выразить сомнение в новом курсе. С таким же пламенным фанатизмом, даже не изменившим
Везде и на каждом шагу любого гражданина может поджидать возмездье за то, что «он не должным образом выражал свою любовь и отношение к государству». Так, если человек посмотрит на один из плакатов и исказит лицо в некой гримасе, что не понравится «монахам» из Конгрегации, священникам или уличным комиссарам, то его могли арестовать за «оказание лицевого неуважения к стране». Ибо, как сказал Архиканцлер: «никто не смеет выражать неуважения в любой форме к праведности государства, ибо его воплощаю – я».
Но хуже всем приходилось тем, кто был принят на различную работу при правлении второго Канцлера. За ними устанавливался особый надзор, как за «идеологически нестабильными гражданами, по причине вербовки при неправедном правлении». А «неправедным правлением» новый глава государства осознанно называл время управления второго Канцлера, который по идейной сути решил отойти от принципов первого правителя Рейха.
Но многие граждане Автократорства понимали, что их кошмар единственный способ спасения в этом мире и поэтому приняли новый старый режим с благоговейной верностью и спокойствием, осознавая, что он ничем не отличается от правления первого и второго Канцлера.
Все с радостью и ликованием праздновали приход нового Архиканцлера, устроив огромный и пышный праздник, прокатившейся по уголкам всего государства: от огромной столицы до самых захолустных деревень и полузабытых посёлков.
Но не все в старом городе со сломленной гордостью торжествовали победу нового правителя с приевшимся «идейным душком»…
По улицам города пробирается человек, который собственным видом не вызывал подозрений. Серый, как вся миланская действительность, классический костюм, под которым виднеется белая рубаха, а на ногах чёрные туфли. У левой руки руку перекинулась деревянная тросточка, зажатая под подмышкой, а половина лица скрыта под бесцветной шляпой.
Ничего примечательного или весьма подозрительного в этом человеке нет. Он с лёгкостью мог бы сойти за служащего какого-нибудь управления из Все-Министерства, а одежда в Автократорстве это один из главных показателей верности идеалам государства и матери-церкви.
Человек только изредка крутит головой, чтобы увидеть, что творится вокруг и более точно выстроить маршрут. Но кругом он видит, как льётся повсюду сладкая, тем и тошная, похвальба нового правления. Везде, где только можно было, висят транспаранты и плакаты с изображением нового правителя, а под ними подписи, восхваляющие его пришествие к власти. Мужчина подметил пару надписей и произнёс у себя их в голове: «К светлому будущему придём вместе», «Чем жестче правление, тем больше порядка», «Вместе проложим курс к счастью». От прокрученных в разуме нелепых изречений нового государя неприметному гражданину чуть не стало тошно, ибо он знал, что этого человека заботит только «власть ради власти» и уничтожение всех тех, кто мог бы подорвать моральный курс, установленный ещё первым Канцлером…
Внезапно взгляд человека, облачённого в серый костюм, приковала сцена, развернувшаяся на улице, ставшая актом показательной сути «нового курса». «Монахи» из Великой Конгрегации Веры в Государство, остановили гражданку. Шесть человек из духовно-просветительских войск, оградили девушку от «монахов» винтовками и спинами, за которыми и послышалась речь, полная недовольства:
– Дочерь наша, почему у тебя губы накрашены столь яркой помадой? Разве ты не знаешь моральный курс, установленный нашим, всеми любимом, Архиканцлером: «никто не должен привлекать к себе внимание, взывающее к животным инстинктам, ибо такова есть суть развращения».
Женщина стояла в полнейшем недоумении от происходящего и даже не знала, как реагировать, но всё же нашла пару нужных слов:
– Простите, но это не в вашей юрисдикции. Этим должны интересоваться священники из Христианской Конгрегации Праведной Веры, но никак не вы.
«Монахи» опешили от такого ответа, явно понимая, что девушка права и дела с обязанностями одного департамента власти, не должны касаться юрисдикции другой ветви власти. Но, обиженные и наполненные досадой от такой юридической пощёчины они не собирались и перешли в новое идеологическое наступление, желая свершить кару:
– Ты права, но столь красные губы… этот цвет – древний символ коммунистов, и самой коммунистической веры. Конечно, будь у тебя другой оттенок, то мы бы и прошли мимо, но столь насыщенный и яркий, этот цвет может породить ностальгию к коммунизму. А пресечение антигосударственных посылов – наша юрисдикция.
После этих слов, тут же послышался звук передёргивающихся затворов на винтовках, и в самом воздухе стало витать напряжение от готовящегося акта «правосудия».
Сам ничем не подозрительный человек в сером костюме лишь смотритель, не смеющий влезть в эту драму, ибо как только он перейдёт черту дозволенного, станет желанной целью для всех структур Автократорства.
Но внезапно вся фантасмагория фанатизма оборвалась от возгласов пяти полицейских, облачённых в серые шинели.
– Имением Автократорства – прекратить, – строго приказал один из полицейских.
Тут же к нему развернулись «монахи», лица которых покраснели от налившейся крови, в глазах вздулись сосуды, и послышался голос, преисполненный ревностной и фанатичной злобы:
– Страж порядка, ты смеешь нам перечить в деле свершения правосудия!?
– По закону, ты обязан передать эту девушку мне, а не свершать над ней самосуд. Нам надоело убирать за вами горы трупов.
– Мы есть рука правосудия, – прозвучал протест сторонников Веры в Государство. – Мы должны карать грешников за их проступки!
– Нет, – поучительно начал полицейский, – это мы длань правосудия, ибо так хотя бы написано в законах. – И повернувшись к обескураженной женщине, уже утвердительно, с нотками ультиматума продолжил. – А теперь мы заберём эту гражданку для проведения допроса.
Конец спектакля настал так же неожиданно, как и его начало. Девушка, продолжая находиться в прострации, была заключена под стражу полиции и уведена от объятых «праведным» гневом культистов Государства.