Жизнь Пушкина
Шрифт:
Но Пушкин, переехав на жительство в Одессу, еще не предчувствовал катастрофу и с живым любопытством наблюдал новый для него быт и новых людей.
Что представляла собою Одесса в двадцатых годах прошлого века? Это был город, небольшой по населению, пыльный летом, в невылазной грязи осенью, неустроенный, лишенный воды и садов и, однако, кипевший жизнью и напоминавший Европу своим говором и пестротою южной толпы. Рядом с жалкими домишками и пустырями воздвигались богатые дома и дворцы, уже молот «дробил каменья»[577], предназначенные для мостовой, в городском театре гастролировала итальянская опера. А главное, в Одессе был порт и шла оживленная торговля с Европой.
Здесь впервые Пушкин узнал представителей предприимчивой европейской буржуазии. Имена некоторых из них известны — Ризнич[578], Сикар[579], Рено[580] и др. В Одессе была и масонская ложа, куда входили иностранцы и русские. Греки, итальянцы, французы сидели в кафе и ресторанах, разгуливали по набережной и по главным улицам Дерибасовской и Ришельевской. Пушкин в «Путешествии Онегина» посвятил десять строф Одессе.
Он метко и точно зарисовал буржуазную Одессу, где «хлопотливо торг обильный свои подъемлет паруса…»
Там всё Европой дышит, веет.
Всё блещет югом и пестреет
Разнообразностью живой.
Язык Италии златой
Звучит по улице веселой,
Где ходит гордый славянин,
Француз, испанец, армянин,
И грек, и молдаван тяжелый,
И сын египетской земли,
Корсар в отставке, Морали.
Этот Морали[581] был, по-видимому, незаурядный человек, и Пушкин ценил его верность. Чопорные гостиные крупных одесских чиновников надоедали поэту. Липранди рассказывал, что после одного скучного обеда, зайдя к Пушкину, он застал его в самом веселом расположении духа, без сюртука, сидящим на коленях у мавра Али. Этот человек с красно-медным лицом, с черными блестящими глазами, и красной куртке, богато расшитой золотом, с пистолетами за широким поясом, был очень живописен. «Кто знает, может быть, мой дед с его предком были близкой родней. — сказал Пушкин, рекомендуя «бывшего корсара». — Это здесь мое единственное утешение…»
Как Пушкин проводил свой день в Одессе? По его словам, «бывало, пушка зоревая лишь только грянет с корабля», он уже отправляется к морю. Насладившись «волной соленой», он пьет с восточною гущей кофе, «как мусульман в своем раю…». Позднее прогулка. Казино открыто — есть, значит, приют.
Глядишь и площадь запестрела.
Все оживилось; здесь и там
Бегут за делом и без дела.
Однако больше по делам.
Дитя расчета и отваги.
Идет купец взглянуть на флаги.
Проведать, шлют ли небеса
Ему знакомы паруса.
Какие новые товары
Вступили нынче в карантин?
Пришли ли бочки жданных вин?
И что чума? и где пожары?
И нет ли голода, войны
Или подобной новизны?
Такова буржуазная торговая Одесса в изображении Пушкина. Но рядом с этою озабоченной меркантильною жизнью празднуют свою ленивую беспечность одесские повесы, дворянские недоросли, причисленные к разным канцеляриям. Иные из этих повес вовсе ничтожны, иные могут похвастаться если не умением писать, то по крайней мере умением ценить стихи, поговорить о Байроне, вспомнить в связи с гетерией имена Перикла и Фемистокла… У этих молодых дворян нет никаких коммерческих интересов.
Но мы, ребята без печали,
Среди заботливых купцов,
Мы только устриц ожидали
От цареградских берегов.
Что устрицы? пришли! О радость!..
Из ресторана услужливого Отона[582] Пушкин направляется в оперу. «Там упоительный Россини»[583]. Этот композитор кажется Пушкину очаровательным. Его музыка — «как поцелуи молодые, все в неге, в пламени любви, как зашипевшего аи струя и брызги золотые…[584]».
А ложа, где, красой блистая,
Негоцианка[585] молодая,
Самолюбива и томна,
Толпой рабов окружена?
Она и внемлет, и не внемлет
И каватине[586], и мольбам,
И шутке с лестью пополам…
А муж — в углу за нею дремлет,
Впросонках фора[587] закричит,
Зевнет и — снова захрапит.
Одна из «самолюбивых и томных» молодых негоцианок поразила воображение поэта. Это была Амалия Ризнич[588]. Она появилась в одесском обществе весною 1823 года. По своему происхождению она была полунемка, полуитальянка. Иван Ризнич, славянин родом, получивший солидное образование в Падуанском университете, а также слушавший профессоров в университетах германских, занимался крупными хлебными операциями. В одну из своих деловых поездок в Европу он женился на прекрасной Амалии. Ей было тогда двадцать лет. Иван Ризнич привез красавицу жену в Одессу, а через два месяца с нею познакомился Пушкин. Вокруг нее была уже толпа горячих поклонников. Страстные глаза, стройный стан, коса до колен, а главное, то очарование вольности, которого нельзя было найти в чопорных гостиных одесской аристократии, пленили поэта. В эти чопорные салоны Амалию Ризнич не приглашали. Она, кажется, не очень об этом жалела. У нее на Херсонской улице был свой салон в большом доме ее супруга. Салон этот охотно посещали те светские люди, которые скучали на обедах и вечерах у графа Воронцова, графа Ланжерона[589], А. И. Казначеева[590] и др. Амалия Ризнич была эксцентрична. Ее излюбленный костюм напоминал костюм амазонки; ее шляпа была мужского фасона… Она, по-видимому, любила пленять сердца и не очень дорожила святостью семейного очага.
В ноябре 1823 года Пушкин написал свою элегию «Простишь ли мне ревнивые мечты…». Эта пьеса биографична. Сердечные муки поэта в свой наивной наготе волнуют откровенностью, удивительной и трогательной. Амалия Ризнич не скупилась, кажется, на дары сладострастия, но Пушкин изнемогал от ревности и, даже обладая красавицей, не был уверен в ее любви. Вероятно, вспоминая об этих муках, Пушкин уже в 1826 году, в Михайловском, посвятил Амалии Ризнич две строфы, оставшиеся в черновиках, не вошедших в шестую главу «Евгения Онегина». Поэт сравнивает ревность с черным сплином, с лихорадкой, с повреждением ума и даже с чумою…
Мучительней нет в мире казни
Ее терзаний роковых.
Поверьте мне: кто вынес их,
Тот уж, конечно, без боязни
Взойдет на пламенный костер
Иль шею склонит под топор…
В это время Амалии Ризнич не было в живых. Весною 1824 года у нее появились признаки чахотки, и она в первых числах мая выехала за границу. За нею последовал один из ее поклонников. Она умерла, кажется, в Вене.
И XVI строфу шестой главы Пушкин посвящает своей умершей возлюбленной, не забывая о ревности, его тогда измучившей:
Ты негой волновала кровь,
Ты воспаляла в ней любовь
И пламя ревности жестокой;
Но он прошел, сей тяжкий день:
Почий, мучительная тень!
На беловом автографе стихотворения «Под небом голубым страны своей родной…» имеется вверху надпись: «29 июля 1826», а внизу другая запись:
У. о. с. Р. П. М. К. Б.: 24.
Усл. о см. Р. 25.
Смысл этой записи таков: «Услышал о смерти Ризнич 25 июля 1826 года. Услышал о смерти Рылеева, Пестеля, Муравьева, Каховского, Бестужева 24 июля 1826 года».