Жизнь Пушкина
Шрифт:
Царь и его жандармы со страхом смотрели на огромные толпы, стекавшиеся со всех сторон ко гробу Пушкина «Национальное самолюбие, — пишет Либерман, — возбуждено тем сильнее, что враг, переживший поэта, иноземного происхождения…» «Думают, что со времени смерти Пушкина и до перенесения его праха в церковь в его доме перебывало до 50 000 лиц всех состояний…» «Шел даже вопрос о том, чтобы отпрячь лошадей траурной колесницы и предоставить несение тела народу…»
Друзья поэта все стали казаться подозрительными. Нет ли заговора? Нет ли тайной политической партии? Князь П. А. Вяземский, стараясь спасти свою репутацию благонамеренного монархиста, жаловался, однако, великому князю Михаилу Павловичу на распоряжения Бенкендорфа: «В доме, где собралось человек десять друзей и близких Пушкина, чтобы отдать ему свой последний долг, в маленькой гостиной,
Власти действительно растерялись и недоумевали, что надо делать. Они так привыкли к официальности и отсутствию всякого «общественного мнения», что изъявление каких-то чувств и самостоятельных мыслей испугало и поразило их. Княгиня Ек. Ник. Мещерская[1236], дочь историка Н. М. Карамзина, писала вскоре после смерти Пушкина «В течение трех дней, в которые тело его оставалось в доме, множество людей всех возрастов и всякого звания беспрерывно теснилось пестрой толпой вокруг его гроба. Женщины, старики, дети, ученики, простолюдины в тулупах а иные даже в лохмотьях, приходили поклониться праху любимого народного поэта. Нельзя было без умиления смотреть на эти плебейские почести, тогда как в наших позолоченных салонах и раздушенных будуарах едва ли кто-нибудь думал и сожалел о краткости его блестящего поприща. Слышались даже оскорбительные эпитеты и укоризны, которыми поносили память славного поэта и несчастного супруга, с изумительным мужеством принесшего свою жизнь в жертву чести, и в то же время раздавались похвалы рыцарскому поведению гнусного обольстителя и проходимца, у которого было три отечества и два имени…» Не все, подобно Мещерской-Карамзиной, делили охотно свои чувства с простым народом у гроба поэта. Иных пугала эта новая, невиданная толпа каких-то неведомых людей, неожиданно заявивших о своем нраве почтить память поэта, которого они считали выразителем своей воли. Сынок графа Строганова предупреждал папашу[1237], что, попав в дом Пушкина после дуэли, он увидел там «разбойничьи лица» и всякую «сволочь». Станислав Моравский[1238] в своих воспоминаниях сообщает: «Все население Петербурга, а в особенности чернь и мужичье, волнуясь, как в конвульсиях, страстно жаждало отомстить Дантесу…» Жандармы боялись, что «чернь» выбьет окна у нидерландского посланника.
По распоряжению Бенкендорфа в ночь на 31 января тело поэта под охраною жандармов было перенесено в Конюшенную церковь. Любопытно, что на выносе тела не присутствовала Наталья Николаевна. Приглашение, от ее имени разосланное, уведомляло, что отпевание состоится в Исаакиевском соборе (так называлась тогда церковь в здании Адмиралтейства) 1 февраля в 11 часов до полудня, но извещение о перемене места отпевания не было послано. Однако собралось много народу, но в церковь пускали по билетам, и огромная толпа, стоявшая на площади, только тогда увидела гроб поэта, когда И. Л. Крылов, В. Л. Жуковский, князь П. А. Вяземский, А. И. Тургенев и прочие писатели вынесли его на паперть. Гроб поставили в какой-то подвал соседнего с церковью дома.
Тело поэта должны были отвезти в Святогорский монастырь. Царь предложил исполнить эту миссию Александру Ивановичу Тургеневу. 3 февраля, в полночь, гроб поставлен был на простые сани. Никита Козлов, камердинер Пушкина, попросил разрешения проводить гроб до могилы. Тургенев с почтальоном сел в кибитку, а в другой кибитке, впереди гроба, ехал жандармский офицер. Псковскому губернатору было уже послано из Петербурга официальное предписание о недопущении каких-либо неуместных почестей покойному дворянину Пушкину.
Погребение состоялось 6 февраля в шесть часов утра в присутствии Тургенева, нескольких крестьян и жандармского капитана. Могила Пушкина в четырех шагах от церковной стены, против алтаря, рядом с могилами его предков.
Стоит широко дуб над важными гробами.
Колеблясь и шумя…[1239]
Post scriptum
В «Литературной газете» 5 октября т. Сергиевский[1240], стяжавший лавры Герострата в качестве редактора, собравшего в пушкинском сборнике «Литературного наследства» ряд статей, в которых Пушкин характеризовался как лакей и предатель, неожиданно
Грамотных людей не обманешь. Мою биографию Пушкина читают сотни тысяч людей, и, кроме журналистов такого типа, как Сергиевский, никому в голову не может прийти, что я в огромном культурном явлении «Пушкин» вижу одно только его «донжуанство». Но биограф был бы шарлатаном, если бы он старался умолчать об этих фактах из жизни великого человека. «Упрямые факты» не умаляют истины. Гримировать Пушкина под добродетельного буржуа так же неразумно, как гримировать его под «лакея» и «предателя». Партийное руководство ударило по рукам этих гримеров. Но им все еще хочется как-нибудь солгать на новый лад. Я буду очень рад, если серьезные критики укажут мне на мои фактические ошибки. Они возможны. Не ошибается только тот, кто ничего не делает. Я буду благодарен всем, кто внесет какие-нибудь поправки в мою биографическую работу, пока что единственную, но жалкие инсинуации никому не нужны и всем противны. Ими нельзя заменить ни таланта, ни компетентности, ни хорошего вкуса. Кстати о вкусе. Тов. Сергиевский обиделся за Каченовского, известного гонителя Пушкина. Я допустил, по его мнению, оплошность, назвав рецензию Каченовского «глупой». Эта обидчивость понятна. Свой своему поневоле брат. В утешение тов. Сергиевскому напомню эпиграмму Пушкина на «умного» зоила:
Как! Жив еще Курилка журналист?
— Живехонек! Всё так же сух и скучен,
И груб, и глуп, и завистью размучен —
Всё тискает в свой непотребный лист…
Георгий Чулков.
Примечания
1
Отдел рукописей Российской государственной библиотеки (далее — ОР РГБ). Ф. 371. Д. 8. Ед. хр. 16. Письмо от 2 июня 1936 года.
2
ОР РГБ. Ф. 371. Д. 2. Ед. хр. 27.
3
Чулков Г. Ревнители пушкинской славы // Красная новь. 1935. № 8. С. 216
4
Российский государственный архив литературы и искусства (далее РГАЛИ). Ф. 548. Оп. I. Ед. хр. 107.
5
Чулков Г. Ревнители пушкинской славы // Красная новь. 1935. № 8. С. 216.
6
ОР РГБ. Ф. 371. Д. 2. Ед. хр. I.
7
ОР РГБ. Ф. 371. Д. 8. Ед. хр. 16. Письмо от 5 июля 1936 года.
8
Так Чулков удачно спародировал или попросту передразнил умозаключения некоторых пушкинистов советской эпохи.
9
Плерома — термин ортодоксальной и особенно еретической христианской мистики, означающий либо некоторую сущность в ее неумаленном объеме, без ущерба и недостачи, либо множественное единство духовных сущностей, образующих вместе некоторую упорядоченную, внутренне завершенную целокупность.
10
ОР РГБ. Ф. 371. Д. 2. Ед. хр. I. Л. 15–16.
11
См.: 30 дней. 1937. № 2. С. 67.
12
Чулков Г. Валтасарово царство. М., 1998. С. 409.
13
И. Сергиевский позволил себе даже назвать ее «опошленной биографией»//'Литературная газета. 1936. № 56.
14
ОР РГБ. Ф. 371. Д. 2. Ед. хр. I.
15