Жизнь-река
Шрифт:
— Успею в туалет сходить?
Я отложил газету и посмотрел на часы.
— У тебя пятнадцать минут. Не опоздай…
Она поднялась и вышла из вагона.
— Пап, а куда мама пошла? — обеспокоено спросила Иринка.
— Пись–пись, — не отрываясь от газеты, машинально ответил я.
Пассажиры тихо шелестели пакетами, свертками, журналами, когда двери распахнулись, и в широком проеме показалась Людмила. И тут на весь салон прозвучал громкий, восторженно–радостный возглас:
— Мам, ты уже пописала?!
Все пассажиры разом перестали шуршать, подняли удивленные лица на вошедшую. Под их пристальными взглядами Людмила сконфуженно прошла на свое место, сердито шикнула на меня:
— Ничего, кроме туалета, не мог придумать сказать ей?
Я пожал плечами: разве мог подумать, что она ляпнет такое?
В другой раз мне пришлось краснеть.
Мой отец забил быка к свадьбе моей младшей сестры Людмилы. Привез говядину на рынок в Новосибирск. Я с сынишкой Виталиком заезжал на базар, помогал отцу подтащить тушу к рубщику мяса, выложить готовые для продажи куски на прилавок. Спустя год или два я и Виталик ехали в троллейбусе мимо оперного театра, круглый купол которого сынишка спутал с крышей рынка, тоже закругленной. Виталик оживился вдруг, что узнал приметное место да как закричит на весь троллейбус:
— Пап, пап! Смотри! Вот базар, где ты продавал мясо!
И на оперный театр показывает. И все на меня посмотрели, головами покачали: нашёл же место, деревенщина!
Как мне было стыдно в ту минуту! Как милы и приятны мне сейчас воспоминания о тех наивных детских вопросах, из–за которых пришлось претерпеть минутный стыд!
Господи! Благодарю Тебя безмерно за то, что избавил меня от большего стыда за своих детей! За то, что наставил меня воспитать их честными, справедливыми, заботливыми к отцу и матери, к своим детям, отзывчивыми к людям, не алчущими чужого добра, не завистливыми, не подлыми, не скупыми и не жадными, а законопослушными, достойными гражданами. За то, что наделил их теми качествами, которые и определяют понятие «порядочный человек»! Никогда более не жег мне уши стыд, и не терпел я позора за своих дорогих мне сына и дочь, Спасибо, Тебе, Господи за благо моего душевного покоя на старости лет — большей награды за свои труды и возжелать нельзя!
«Венец стариков — сыновья сыновей, и слава детей — родители их». Притча Соломона, сына Давидова, царя Израильского. Гл. 17 (6).
Однако, пора закончить воспоминания жизни «на проходной». Я продолжу их как только выдастся столь же тихий и благодатный денёк.
А сейчас спать.
Я провалился в глубокий, сладостный сон и не заметил, как проспал всю ночь.
Без претензии на гениальность
Моё лежание в палатке под пуховиком изрядно затянулось. Старый пуховик, долгополый и просторный, надёжно согревал меня в утренней свежести. Мне привёз его перед уходом в плавание друг по военно–морской службе на Тихоокеанском флоте Игорь Ставицкий. Мы служили с ним на подводной лодке К-136. На этой ракетной «дизелюхе» Игорь был штурманским электриком, а я электромехаником БЧ-2, (ракетно–артиллерийской боевой части).
Сорокалетняя дружба наша проверена на прочность глубиной погружений, временем и жизнью.
— На, держи, — вытащил Игорь из «Нивы» свой пуховик. — Пригодится. На Север идёшь, там весна запоздалая.
Спасибо, Игорёша! Согревает меня пуховик надёжно. Добротой твоей, дружеской верностью, памятью флотской юности.
Я вылез наружу и осмотрелся.
С реки несёт свежестью. Лёгкая рябь покрывает поверхность воды. Стрижи низко носятся над рекой, предвещая дождь. Ветер гонит рваные облака, время от времени закрывая солнце. Если и соберётся дождь — не раньше, чем к концу дня. И я успею оставить за кормой десяток–другой километров. А стихнет ветер, то и больше удастся пройти.
Торопясь, я подкачал лодки, стаскал в них рюкзаки и палатку.
— Ну, с Богом, — помолясь, сказал я и столкнул катамаран с мелководья на глубину. Лёгкий капроновый флажок на мачте трепетал в нужную мне сторону, на северо–запад. Я распустил парус. «Дик» быстро удалился от приютившего меня клочка суши, и скоро очертания берега приняли одну ровную линию зеленых кустов. Солнце то выглядывало из–за облаков, то пряталось за них. Похолодало. Одевшись потеплее, я удобно устроился на сиденье, привалившись спиною к мачте. Суп с тушёнкой, овсяная каша и кофе с молоком, подогретые на миниатюрной газовой печке, составили мой завтрак. Дополнила его горсть карамели, брошенная в карман, чтобы скрасить и разнообразить одиночное плавание по необъятной и могучей реке.
Я один сейчас в этой точке планеты между небом и водной ширью. Ощущаю себя ничтожным, крохотным созданием в сравнении с объявшим меня простором. Мошкой, затерянной в безмерном пространстве.
Делаю пометки в дневнике. Может, сгодятся когда эти походные записи… Кстати, сегодня 26 мая, день рождения Димы Тарасенко, моего дорогого, горячо любимого зятя. С днём рождения, Дымок! Здоровья тебе, любви и счастья!
«Дик» слишком удалился от берега, опасно приблизившись к фарватеру. Ветер крепчает, хлопает парусом. Перебрасываю гик на другой галс и постепенно очертания берега, размытые расстоянием, вновь становятся кустами, деревьями, тальниковыми зарослями. Убираю парус, вместе с ним снимая с себя напряжение и затаенный страх плавания в открытой акватории. Погода может быстро перемениться. Шторм начнёт швырять «Дика». Кто знает, чем это кончится? А здесь, у берега, поспокойнее.
И снова воспоминания, воспоминания…
А что еще делать, как не думать о прошлом, настоящем и будущем, сидя на плоту в тишине окружающей тебя первозданной природы: неба, реки и лесистого берега? Приносить молитвы Господу, исповедаясь, каяться в грехах.
Я вытащил из–под сиденья кожаный планшет — подарок отца, память о нём и гордость моего походного снаряжения. Пристроил на коленях. Сверху положил толстую канцелярскую тетрадь, раскрыл на странице, отмеченной берестяной закладкой. Я машинально грыз карандаш, не зная, с чего начать.
Ни комары, ни посторонние звуки, ни голод, ни холод, ни жара, ни духота, ни жажда, ни сонливость, ни головная и прочая боль — ничто не мешает вольнодумному сочинительству, писательству, литературному творчеству.
Так почему же тогда мысли не ложатся на бумагу частыми строчками письма? Почему им не просторно, а словам не тесно, как в известной журналистской поговорке?
Ясно, почему. Как сказал бы мой бывший коллега–журналист Валя Радченко: «Тяму не хватает, таланту, то бишь, способностей творческих…»
Верно. Не всякого страждущего испещрить кипы бумажных листов мелким убористым почерком одарила природа столь редчайшими качествами. Но даже мастерского владения пером, живости бойкого языка и острого, наблюдательного ума недостаточно для создания литературного шедевра. Необходимо ещё видение, понимание и осмысление изображаемого времени. Озарение Свыше, талант от Бога. Но то — стезя избранных Им. А что делать заурядному бумагомарателю, если Пегас бьёт копытом, высекает искры из почти окаменевших пластов бытия?! Осадить крылатую лошадку безжалостной плетью забвения своих предков и всего того, что осталось позади? Или сунуть вместо шпоры острое перо под бок, отпустить поводья стилистики и неудержно понестись по безвременью лет? Пожалуй, выберу последнее. Душа горит желанием выплеснуть наружу что–то неординарное, эксклюзивное, необычное, единственное в своем роде и никем доселе не написанное. Ни больше, ни меньше! Умереть от скромности не грозит: мечтать, ведь, не вредно.