Жизнь-река
Шрифт:
Немец Андрей Веде жил по соседству с нами, и в этом плане ему не повезло. Я и Генка Колегов заткнули его дымовую трубу.
— Они же немцы, а мы — партизаны, — сказал Генка. — Залезем на крышу и устроим фрицам переполох.
Так и сделали. Положили на дымоход пласт дёрна, которым накрыл крышу бедный Андрей, высланный в Сибирь из Поволжья в начале войны. Дым повалил внутрь, маленькие голопузые немчурята чуть не задохнулись. С кашлем, воплями и слезами выскочили на улицу. Мы спрыгнули вниз и еле увернулись от коромысла, брошенного в нас Эльзой — женой Андрея. Истошно горланя по–немецки и матерно ругаясь по–русски, немка полезла на крышу. Сбросила дёрн с трубы, заметила нас, спрятавшихся за сараем, погрозила кулаком.
Отец, работая лесником, часто помогал Андрею Веде дровами, сеном. Эльза не пошла к нему жаловаться на сына–хулигана. Но беды немецкого семейства на этом не кончились.
По осени, звякнув гусеницами, возле нашего дома остановился «ДТ-54». Уже знакомый нам весёлый тракторист по прозванию Федя–танкист прибыл для вспашки противопожарных полос. Пока отец пил с ним самогонку, обсуждая предстоящую пахоту, трактор ровно тарахтел на малых оборотах.
— Давай покатаемся, — предложил Генка Колегов.
Мы забрались в кабину трактора. Трогали рычаги, нажимали педали. Самим бы проехать… Хоть самую малость.
Я уселся на замасленное сиденье, отжал ногой педаль муфты сцепления и включил передачу. Первую, как был уверен. Плавно отпустил педаль, и трактор поехал… назад.
— Тормози! На избу наедешь! — крикнул Генка Колегов и выпрыгнул из кабины.
Я посмотрел в заднее окно. До избёнки Андрея Веде два–три шага. Выжал сцепление, поставил рычаг на «нейтралку», осторожно отпустил педаль сцепления. Трактор пополз назад, сократив расстояние до избы ещё на шаг. Я несколько раз выжимал сцепление, пытался переключить на первую или вторую скорости, отпускал педаль сцепления, но трактор упрямо дёргался назад. Я упёрся ногой в эту чёртову педаль. Трактор рокотал на месте. Что делать? Держать педаль долго не смогу. Чуть ослабевает нажатие на неё — трактор ползёт назад. Я перевёл акселератор газа до отказа в верхнее положение. Обороты убавились, но мотор не глох, дрожал ровным гулом. Как заглушить его? Ещё пробую переключиться, ставлю рычаг в нейтральное положение — бесполезно. С каждой попыткой трактор всё ближе к дому Веде. Вот уже гусеницы глухо стукнули о стену, сдирая с неё саманную штукатурку.
Немцы в избе переполошились. Выглядывают испуганно в окна, выбегают на улицу. Бегают у трактора, что–то кричат по–немецки. Андрей на меня смотрит, пальцем у виска крутит, по лбу себя стучит, на избу свою показывает. Его выразительные жесты мне понятны: ты дурак совсем? Не видишь, куда прёшь? Ты сейчас дом своротишь!
Не кричи, Андрей Фёдорович! Я и сам знаю, что трактор в дом упёрся. Да только что я могу поделать с этой проклятой педалью? Толкаю рычаг туда–сюда, ставлю его на «нейтралку», отпускаю сцепление — лезет трактор на дом, хоть тресни!
Со страху мокрый я стал. Чувствую — нет больше сил давить ногой на педаль, удерживая трактор на выключенном сцеплении. Своротил бы я наверняка шаткую хибару, да хозяин её сообразил за трактористом сбегать. Тот пришёл, шатаясь, влез в кабину, скрежетнул рычагами и отъехал от избёнки. Потом сгрёб меня за ворот телогрейки и вышвырнул из кабины. Заглушил двигатель и отправился допивать с моим отцом трёхлитровую банку с самогоном.
Однажды Генка Колегов едва не сделал меня инвалидом. Мог и вообще угробить. Пошли мы с ним в лес за нашей лошадью Волгой. Буланой уже к тому времени не было. Отец променял её на гнедую будёновку — стройную, молодую кобылицу. Звон её колокольчика раздавался за кустами на опушке леса.
— Подожду тебя здесь, — сказал Генка, забираясь на стожок сена. Улёгся на нём с большой спелой головкой подсолнуха.
Я поймал Волгу, зауздал, уселся на её гладкую спину и стегнул поводком по крутым лоснящимся бокам. Я хотел показать Генке, какой я лихой наездник, всадник–будённовец. Во весь опор помчался галопом к стожку. Генка, вдруг, возьми и выскочи из–за него! Шапкой замахал, запрыгал впереди неожиданно. Волга, испугавшись, метнулась в сторону и резко затормозила, проехав передними копытами по грязи. От её резкого броска вправо я удержался, но от столь внезапной остановки съехал на шею Волги. Мгновение покачался на ушах лошади и кувырком через голову полетел на землю. Упал спиной возле острого пенька, оставшегося после срубленной берёзки. Упади я на пол метра правее — не марал бы я сейчас бумагу, не гнал бы строку за строкой.
Впрочем, я уже говорил о счастливой звезде, под которой родился, о святом Ангеле–хранителе. Попутно расскажу, что в ту осень отцу понадобился железный лом, лежащий на крыше сарая. Я взобрался на неё. Поленившись спуститься по лестнице, бросил лом вниз и прыгнул сам. Длинный лом воткнулся торчком. Я успел подумать, что лечу на него. Рассказывать долго. Всё произошло в один миг. Бросок, прыжок. И я стою на земле в полном смысле нанизанный на лом. Железный стержень прошёл за спиной под фуфайкой. Острый четырёхгранник выглядывал из–за воротника такой обыденный и совсем как будто не страшный. А ведь, жизнь и смерть разделяла всего одна сатиновая рубаха на теле.
Кто ты, мой добрый и надёжный Ангел–хранитель? Мой верный друг, заступник и помощник? Может быть, ты дух моего деда Зиновея или бабушки Марии, так и не дождавшихся внука при жизни? Или других предков?
Кто бы ты ни был, я верю в тебя, знаю, что ты всегда где–то рядом. Стараюсь не злоупотреблять твоей помощью, но сознание твоего незримого присутствия поддерживает меня в трудной ситуации, придаёт сил и стойкости. В бесшабашные школьные годы мои шалопайские поступки могли привести к трагедии. Ты оберегал меня от бед и несчастий. Низко кланяюсь, падаю ниц перед тобой за всё, что ты сделал и делаешь для меня.
Можно еще долго перечислять наши «подвиги», самыми безобидными из которых будут изготовление самопалов, бросание в воду бутылок с карбидом, с негашеной известью. В этом нет надобности: ясно и так, отчего родители не хотели, чтобы два Генки продолжали дружить. Если бы они видели, что их сыновья вытворяли, учась в Вассино, они бы враз поседели.
А было так…
Начитавшись «Рыжика», я и Генка Колегов загорелись желанием сгонять в Ташкент — город мальчишеской мечты, где море яблок, полно всякой вкусной еды, где всегда лето и не нужно никакой одежды, кроме трусов и майки. На чём сгонять? Конечно, на крышах вагонов! Рыжий беспризорник так ехал, а мы чем хуже?!
В один осенний, не совсем прекрасный день, в слякотный и холодный, вместо того, чтобы идти в школу, мы забрались на кучу зерна в кузове грузовика. Продрогшие, голодные, без копейки денег, доехали на этой машине до станции Тогучин. Отсюда нам предстоял далёкий путь в сказочный Ташкент. Дрожа от озноба, влезли в полувагон с углем, зарылись в нём, ожидая отправления. Но вот с головы состава понеслись удары автосцепок, вагон дёрнулся, со скрипом провернулись на рельсах колёса, и, убыстряя бег, поезд помчал нас всё дальше и дальше. Перепачканные углем, набившимся в карманы ватников, в кирзачи, чумазые как черти, мы лежали в угольной пыли, стучали зубами и высчитывали день прибытия в диковинную страну Узбекистан. Вот уж наедимся вволю фруктов всяких! Ешь их там — не хочу! Яблок–то мы никогда не пробовали, а в Ташкенте их — пруд пруди! Поскорее бы доехать…