Жизнь-река
Шрифт:
Сидели как–то в редакции арсеньевской городской газеты «Восход» (Приморский край) мои приятели–журналисты Валентин Радченко, Виктор Дебелов и Павел Тихонов. Мы пили дешёвый портвейн, закусывали одной на всех заплесневелой конфетой «Школьная» и спорили. Молодые были. Ржали жеребцами, копытами били в запальчивости, сами себе нравились, талантами казались. Мы жаждали выдавать шедевры, славы поиметь, известность приобрести, в большие центральные газеты пробиться. Валя Радченко сокрушённо вздохнул:
— Не о ком писать. Что путного можно выдать о работягах с наших заводов?
— Напрасно, старик, — отхлебнув из горла вино, назидательно возразил Паша Тихонов. — Я хоть о ком напишу прекрасный очерк и опубликую в центральной печати.
— Перегибаешь, Паха, — пустив кольца дыма от сигареты «Космос», с улыбкой усомнился Валентин. — Представь: откроется сейчас дверь, войдёт какой–нибудь Пупкин Федя и ты дашь о нём очерк?
— Влёгкую, старик! Спорим?!
— Спорим! Если ты пишешь очерк о первом открывшем сейчас дверь и печатаешь в центральной газете, я проспорил…
— Не спорь, Валентин, Паха прав, на любого человека надо смотреть как на персонаж, достойный пера журналиста, — поддержал Тихонова Витя Дебелов. Однако, Валентин оставался при своём мнении.
— На что спорим?
— На бутылку армянского!
Валентин подумал, не отпуская Пашкину руку, и уверенно произнёс:
— Нет, на две бутылки коньяка!
— Идёт! Разбивай, Генаха!
Я разбил крепко сцепленные руки спорщиков. Мы молча и тупо уставились на дверь, нетерпеливо ёрзая на стульях. Каждый из заключивших пари надеялся на выигрыш. Любопытство, кто победит, распирало меня чисто из «спортивного» интереса: в любом случае часть коньяка мне гарантирована. Сидим, ждём, на дверь смотрим. Со стороны посмотреть — коты мышь стерегут!
В прихожей шаги послышались. Валя Радченко, предвкушая победу, презрительно отодвинул пустую бутылку из–под портвейна. Подмигнул мне: сейчас Паха обломается на каком–нибудь скушном посетителе, невзрачном человечишке. Торжествуя, руки потёр:
— Ноги в горсть, Паха, и в «Рассвет»! Директор гастронома — мой знакомый. Брякну ему по телефону, он тебе коньяк по блату продаст.
— Не гони лошадей, старик, — невозмутимо ответил Тихонов.
Дверь открылась, и на пороге появился слесарь–сантехник дядя Коля. Выпивоха, семейный дебошир, неоднократно уволенный с разных предприятий за пьянство и прогулы.
Я и Радченко дружно захохотали. Витя Дебелов с глубокомысленным видом снял и протёр очки носовым платком. Валентин подбежал к дяде Коле и дружески похлопал по плечу.
— Спасибо, дядя Коля! Ну, удружил! Тебя нам сам Бог послал! Ну, погляди, какую фигню пьём! Разве это пойло достойно журналиста?
Вошедший — хмурый, небритый мужчина с разводным ключом за голенищем сапога, бросил грустный взгляд на пустую бутылку.
— Я бы от стаканчика и такой бормотухи не отказался. Наливай!
— Портвейн кончился. Сейчас вот этот молодой человек за коньяком сбегает. Плеснём и тебе, дядя Коля. Сдаёшься, Паха?
— Не слушай его, дядя Коля… Пройдём в соседний кабинет, разговор есть, — обнял слесаря–сантехника Тихонов.
— Мне сливной бачок отремонтировать в вашем туалете надо, — заупрямился дядя Коля. — Некогда с вами тары- бары разводить…
Валентин хихикнул довольно: не идёт дело у Пахи! Но Тихонов настоял, и дядя Коля, не сводя глаз с пустой бутылки, дал себя увести. Они долго беседовали при закрытых дверях, после чего слесарь–сантехник вышел из кабинета с влажными, покрасневшими глазами. Паша радостно бил кулаком правой в ладонь левой: вот такой материал добыл! Витя Дебелов сочувственно посмотрел на Валентина: «А я что тебе говорил?!»
Дядя Коля оказался бывшим морским лётчиком, командиром эскадрильи. Во время войны он потопил немецкую подводную лодку. Был представлен к награде. Вместо ордена с героя–лётчика сняли майорские погоны, судили военным трибуналом и отправили рядовым солдатом в штрафбат. Бывший пилот бомбардировщика после удачного боевого вылета крепко поддал вместе с экипажем. Заехал в физиономию начальнику патруля, вздумавшего сдать на гауптвахту пьяных вдрызг летунов.
«Торпедоносец» — так Павел Тихонов назвал свой очерк, герой которого освобождал Варшаву, брал Берлин. После двух ранений его восстановили в прежнем звании и снова отправили воевать. Теперь уже с японцами. Дядя Коля — «торпедоносец» был сбит японской зениткой над Порт—Артуром. Выпрыгнул с парашютом из рухнувшего вниз самолёта, неудачно приземлился на руины разбитого завода. Повредил ногу и был списан из авиации подчистую.
Инвалид войны дядя Коля плотничал, столярничал, ремонтировал водопроводные краны, подметал улицы. Тоску по небу заглушал спиртом, водкой, самогоном, брагой, аптечными настойками, клеем «БФ», стеклоочистителем, одеколоном и даже разжиженной зубной пастой. Знал дядя Коля секрет выделения спиртосодержащего компонента из сапожного крема.
В день памятного спора моих коллег о возможности или невозможности написать очерк о первом встречном человеке, дядя Коля, разволнованный беседой о боевом прошлом, достал из кармана маленький аптечный пузырёк. Взболтал его и влил содержимое в широко открытый рот. Несколько минут неподвижно сидел, выпучив немигающие глаза, выдохнул и удовлетворённо хмыкнул:
— Хм, копейки стоит этот пузырёк, а бьёт по мозгам как бутылка водки. Ну, бывайте, строчкогоны…
За очерк «Торпедоносец», опубликованный то ли в «Труде», то ли в «Комсомолке», Павлу Тихонову присудили премию. Валентин Радченко, многократно повторив: «Ну, Паха!», выставил перед нами проспоренный коньяк.
Случались и со мной схожие истории. Бывало, совсем неприметный с виду человек, а вдруг так неожиданно раскроется всеми гранями скрытого характера, что диву даёшься. Так найденный на пыльной дороге перстень, очищенный и отмытый от грязи, может заблестеть золотом, засверкать алмазом. Люди — те же перстни. Одни в грязи не отмытыми лежат, да так в ней и остаются. Другие в чистоте сияют радужным светом, если в грязь не упадут.
Ещё раз опережая хронологию автобиографического повествования, расскажу, как однажды открыл героиню своего очерка, получившего добрые читательские отзывы.
В жарком июле 1975-го на мотоцикле «Урал» я подъехал к ветхой избёнке в таёжной деревушке Старогордеевка Приморского края. На покосившемся крыльце подрёмывала старушка. У ног её, разомлев на солнце, вытянулся пушистый кот.
— Бабушка, пить хочу, водицы бы кружечку, — взмолился я, издыхая от духоты и жажды.
— Проходи в избу, родимый, сейчас напою, — встрепенулась бабуся. Худая, морщинистая, она, к удивлению, шустро нырнула в подполье и подала мне сразу три глиняных кринки. С медовым квасом, с разбавленными холодной водой соком лимонника и малиновым сиропом. Я ненасытно прикладывался поочерёдно ко всем горшкам, дурея от удовольствия. Одинокая старушка, счастливо улыбаясь, что кому–то сгодились её напитки, уже тащила на стол снедь: отварного цыплёнка, зелёный лук, малосольные огурцы, тарелку со свежим липовым мёдом, искрящимся золотистыми сотами.