Жизнь-река
Шрифт:
— Весной, когда разливается Обь, вода заполняет яр, доходит до крыльца, — выгружая из лодки мои вещи, объяснил Денис. — Ещё мой прадед строил.
— Лес сто пятьдесят дому, а то и больше, — вслух прикинул я, приложив руку к почерневшей лиственничной стене.
— Ерунда! И ещё столько простоит. Что ему сделается? Лиственница! — с гордостью ответил Денис. — Проходите в дом.
Мать Дениса Зоя Александровна встретила меня приветливо. Оказывается, Денис позвонил ей со своего «мобильника» ещё на реке, и баня уже топилась. Случайного гостя ждали на столе деликатесы из стерляди. Я узнал, что такое «чушь» — мелко нарезанная сырая стерлядь, слегка посыпанная солью. Едят её сразу, не дожидаясь, пока рыба просолится, как селёдка. В беседе за обедом я узнал, что Денис — участник боевых действий в Чечне, недавно возвратился из армии. Зоя Александровна — акушерка в местном роддоме. Николай учится в девятом классе.
В жаркой, пахнущей смолой бане я опустил руки в таз с горячей водой и сморщился от боли. Трещинки на кончиках пальцев жгли кипятком, но скоро кожа распарилась, разопрела, боль унялась. Я блаженствовал под берёзовым веником, которым нещадно и без устали нахлёстывал меня Денис. Набирая воду из чана, повернулся спиной, и я содрогнулся при виде страшного шрама на позвоночнике. Он вручил мне веник и улёгся на полок, давая понять, что теперь моя очередь проявить мастерство парильщика. Глядя на красный рубец на спине, я постеснялся спросить о нём, боясь «сыпать соль на рану». Однако, Денис сам предупредил:
— Полегче по спине стучи… Дембельнулся и на радостях, что живой вернулся, на мотоцикле вздумал покататься… На инвалидности теперь…
— Трезвый был?
— Где там?! Трезвый не улетел бы за обочину…
— Как теперь?
— Днём в техникуме учусь на юриста. Ночью браконьерю на реке. На учёбу, на хлеб с маслом зарабатываю. Стерлядь ловлю, перекупщикам по дешёвке продаю. И за то им спасибо. А то куда бы я улов девал?
— А рыбнадзор?
— Сволочьё! Другого про них никто здесь не скажет. Кто на реке испокон веку рыбой кормится, кто только рекой и может прожить — тех и штрафуют. А работы в Кривошеино нет. Где заработать деньги? Как жить? Нас эти рыбнадзоровские шакалы ловят, сети изымают. А тех, кто на «джипах» и «мерсах» прикатывает сюда, кто браконьерит на японских «ямахах», кто хапает рыбу не из нужды, а деньги на ней делает, рыбнадзор не трогает. С теми они вась–вась. Те у них в друзьях–приятелях ходят. Потому что сунут не меряно «зелёных» продажному рыбинспектору, тот язык враз и засунет себе в одно место. Хозяйничайте, братаны, берите стерлядь, нельму, муксун сколько хотите! Не своё, не жалко. Что? Мужики кривошеинские мешают вам? Под ногами путаются? Этих мы прижмём, с реки уберём. Приезжайте, господа! Завсегда рады вам!
Денис поднял над головой тазик, ополоснул мускулистое, крепкое тело, обернулся махровым полотенцем.
— Да только и мы не дураки, — сказал с серьёзностью бывалого рыбака. — Ночью взять нас не просто. Рыбнадзоровскую моторку знаем. Как прошла мимо — на сотовый бряк! И вся река в курсе — лох рыбнадзоровский проскочил вниз или вверх и в каком месте… Ну, да ладно. Пошли вечерять.
Рано утром, хорошо и сладко выспавшегося на мягкой перине, Денис отвёз меня и мои просушенные в бане вещи на берег Оби. Резиновые лодки, деревянный мостик–настил, капроновые шнуры, топор, пила — всё лежало нетронутым. Хорошие люди живут в Кривошеино!
Денис помог мне увязать лодки, уложить в них рюкзаки. Он принёс с собой в круглом чехле китайскую дуговую палатку, лёгкую, быстро и без всяких колышков устанавливаемую в любом месте.
— Вот, возьмите и не мучьтесь со старой брезентухой, — подавая на прощание руку, — просто сказал Денис. Я не захотел остаться в долгу и вынул из–за пояса герметичный, в резиновом водонепроницаемом корпусе охотничий фонарь.
— Держи, Денис, на память. Может, ещё свидимся… Приезжай в Бердск. Буду рад.
— Как же вы без фонарика останетесь? — не спешил парень брать подарок.
— Не переживай, у меня есть запасной.
— Спасибо… Приезжайте на охоту. Лицензию возьму на отстрел косули, — крикнул он мне и помахал рукой.
— Счастливо, дядь Ген!
— Счастливо, Денис!
И я продолжил своё одиночное плавание, всё ещё находясь под впечатлением непредвиденной остановки в Кривошеино, жаркой бани, роскошной перины и радушных хозяев. Чувства благодарности, признательности совершенно незнакомым, но таким душевным и добрым людям переполняли меня. Жизнь–река, унося «Дика» по течению, обогатила меня новыми друзьями и яркими воспоминаниями об этой незабываемой встрече.
Что ещё ждёт меня впереди?
Была зима.
Школьная зима 1958-го, скучная и унылая, медленно тянулась в однообразии уроков, школьных заданий и вечерних шатаний к приятелям–одноклассникам. Особенно нравилось ходить в крайнюю вассинскую избу, где крохотную комнатушку снимали девчонки–девятиклассницы Зинка Харитонова и Танька Клименкова. Обе — мои землячки из Боровлянки.
Конопатая, розовощёкая Зинка, плотно сбитая, с тугими шарами грудей, выпиравших под тесной блузкой, была стеснительна и застенчива. Говорила с хрипотцей в голосе. Танька рассказывала неприличный анекдот, и Зинка хрипло смеялась, прикрывая щербатый, кривозубый рот ладошкой, перепачканной чернилами.
— Да ну тебя, Танька… И не стыдно тебе?
От непричёсанной, по–деревенски растрёпанной Зинки её подруга отличалась аккуратностью в одежде, миловидностью лица, весёлостью и фривольностью.
Мы были ровесниками, но Танька, не стесняясь, позволяла себе переодеваться в моём присутствии. Присаживалась рядом по малой нужде по дороге в школу, не признавая во мне парня. Называла малолеткой, пацаном, недоростком. Учила Зинку целоваться, показывая своё умение на мне.
— Смотри, как надо, — говорила Танька, бесцеремонно притягивая к себе мою патлатую голову и всасываясь в мои губы, служащие в тот момент наглядным пособием, подолгу не отпускала их. Задыхаясь, я с трудом вырывался из её цепких рук, переводил дыхание. Танька тотчас вновь впивалась в мои губы, а Зинка смущённо отводила глаза.
— Ну, хватит уже…
Нацелованный, я уходил к Николаю Кудрину — будущему знаменитому баянисту и автору известной песни «Хлеб всему голова». Колька Кудрин, скромный деревенский парнишка, на пару лет старше меня, ещё не знал, что прославится на всю Россию сам и прославит этой песней своё село Вассино. Бесподобно играл на гармони.
К большому моему нынешнему сожалению, я тоже тогда и подумать не мог, что вот так, запросто, сижу с будущей знаменитостью. Родители подарили мне гармонь, и я просил Николая показать тот или иной аккорд. Он охотно учил меня.
На школьных вечерах Кудрин под аккомпанемент своей гармони пел:
Снега России, поля родные. Здесь мы родились, здесь мы росли. Здесь повстречали любовь впервые, За наше счастье на подвиг шли.Взяв у Кольки примитивный урок музыки, я возвращался в служебную квартиру ветеринара и брался за свою гармонь, извлекал монотонные нестройные звуки. Разучивание одной и той же мелодии быстро надоедало хозяйке тёте Дусе Кустаровской. Она прикрикивала с кухни: