Жизнь с двух сторон

Кукла Роузи

— Очень!

— Да! Вот бы с таким.… А ты бы сейчас хотела?

— Нет,… что ты? Сейчас уже нет. Ну ладно, я немного отдохну!

— Ну, давай, раз не хочешь, а я бы с ним с удовольствием… Он, говорят, еще тот!

— Кто?

— Ну, бабы говорят, что у него… под его рост и комплекцию, и такой же.… Врут бабы, как ты считаешь?

— Врут. — И уже закрывая глаза, вспомнила какой он у него на самом деле и почему–то добавила неосторожно.

— Все у него, как надо.… А потом видимо, спохватившись.

— Как надо для доктора!

— А…! — Недоверчиво потянула соседка, присматриваясь к ее фигуре, прикрытой одеялом, как бы старясь раскрыть в ней тайну ее такого

высказывания о докторе.

При этом она еще почему–то подумала: а что, очень даже может быть, смотри какая пришла довольная после приема? Бабское чутье не подвело, и вскоре по больнице поползли слухи…

— Анатолий Борисович! Анатолий… Я Вас попрошу! Я настоятельно, слышите,… Я не позволю! И не оправдывайтесь даже.…Ну, как такое возможно? Молодой, подающий надежды и можно сказать завтрашний заведующий больницей.… И вот! Ну, что я скажу в управлении? Что?

— Идите и подумайте! У Вас еще есть время, чтобы эту проблему распутать! А иначе?

— Ну, что Вы стоите, идите и решайте! Слышите, решайте!

— При всем уважении к Вашему учителю.… Ну, как Вы так, дорогой мой…Я понимаю, молодость, но свои желания Вы должны.… Ну, хотя бы спрятать что — ли, раз уже так хочется! А то? — И снова по новой …

Анатолий стоял и, краснея, пытался что–то сказать, оправдаться. Но все, что он перед входом придумал, все вылетело из его головы и напоминало его предательство. А как еще это было назвать? Самое настоящее предательство.

Накануне, он как всегда совершал обход, но сразу же почувствовал изменение к себе со стороны пациентов и медперсонала. Ему это уже не казалось, а так это было на самом деле. На него смотрели, как на проказника, как нашкодившего мальчишку! Только одни осуждающе, а другие с ехидной усмешкой. И никакого тебе, как прежде, уважения! И это его пугало. Об этом он с ней на дежурстве в ординаторской, при открытых теперь уже дверях, сидел и разговаривал. А почему при открытых дверях, да потому, что теперь за ней и каждым его шагом неотступно следили десятки пар глаз. Вот этого он в своих изысканиях с ней не предугадал и не понимал, о чем и говорил ей.

— Понимаешь, Наташка! Они все ополчились на нас! Ну ладно бы на меня, так и на тебя. Я совсем упустил из виду, что это провинция, и травить людей, осуждать здесь большое событие в их сонной жизни. И они не отстанут, так и будут грызть, пока не загрызут насмерть…

— И ты испугался? Ты, такой уверенный и сильный? Слышишь, доктор, я тебя не узнаю. Что ты им всем позволяешь? Ты что не можешь постоять за…. За себя?

— Нет, Наташка, не за себя, а за нас!

— Правда?

— Да! За нас, за наши чувства в конце–то концов!

— Постой, не шуми, успокойся и разберись в себе сам. Ответь мне, только честно?

— Что? Что ты хочешь меня спросить? Что я…

— Нет, успокойся. Я к тебе не имею ни малейших претензий, более того, я к тебе с огромной благодарностью за лечение, за…

— Ну вот, я так и знал! И это все, что ты мне можешь сказать?

Наступила пауза. Каждый из них думал о своем.

Наташка о том, что этот, такой милый и неплохой доктор, пытается спасти свою репутацию и ищет спасения почему–то в ней. А что она? Она, слава богу, чувствует себя неплохо и даже с ним занялась сексом на радостях выздоровления и в знак признательности, все позволяя ему, чего побаивалась делать с другими. А он, похоже, решил, что за свое спасение она должна с ним… Что? Да, что? Не выходить же мне за него замуж в конце–то концов! Подумала Наташка.

Анатолий думал о том, что спасти его могло только какое–то изменение в его статусе в больнице. И если этого не произойдет,

то прощай надежда на аспирантуру и кандидатскую, которую он уже начал писать, положив в основу свое умение, как он думал, поднять на ноги таких пациентов, как Наташка. Правда, была одна закавыка в ее случае. И он не хотел в том признаться себе, что ее выздоровление началось с курса проведения инъекций тем лекарством, что были найдены при ней. А излечение ее, под воздействием очень дорогих заграничных лекарств это одно, а излечение в отделении, которым он заведовал, по его методике и лекарствами отечественными, это совсем другое. Но если бы не поднявшаяся вокруг них шумиха и разговоры, то он бы с помощью своего покровителя эту проблему как–то обошел. И тогда ему светили бы защита и перевод в столицу, в НИИ, к профессору, который ему до сих пор помогал. А профессор делал это не случайно, угождая дочери которая, не слушала отца и делала все по–своему. И вопреки наставлениям отца решила, что это рохля и вовсе не гениальный парень, Толька, он для нее самая подходящая пара. Сейчас! О таком будущем для своей дочери профессор даже в кошмарном сне не помышлял. Но она настаивала и он, уступая ей и на всякий случай, поддерживал молодого врача. Помог ему с интернатурой, потом устроил в железнодорожную больницу, где освобождалось место заведующего отделением, и помогал ему до сих пор. А кто его знает, о чем могла подумать его дочь по возвращению из Штатов, где училась в университете и скоро должна была оканчивать. Все это прекрасно понимал Толик. Но вот так! Срезался, не удержался! К тому же, Наташка ни в какое сравнение не шла с дочкой профессора. Та такого не умела, и не делала, да и вряд ли бы она смогла так. В ее представлении о сексе, он все сам должен был с ней проделывать. И он делал, но.… Да разве же это шло в какое–то сравнение? А Наташка?…..

Он посмотрел на нее внимательно, переключая свое внимание, то как доктор, то как …. А она, видимо, была хорошенькой до болезни, и сейчас она удивительно гармонична в своей худобе, по крайней мере, ее лицо оставалось всегда красивым и если бы не провалившиеся из–за болезни глаза.…Ну, а тело? Нет, это уникальная баба! Такого мягкого и податливого тела, словно однородного своей массой, упругого и без ощущения мышц, он еще не встречал. Болезнь сковывала ее движения, и мышцы ослабли, почти атрофировались, превратившись в упругий кисель. И эта уникальность ее тела сыграла с ним злую шутку.

Как только ее доставили, так он сначала купился на рассказы о ней, якобы жене олигарха. За которую ее приняли. К тому же, как говорили санитарки, такой богатой одежды они еще не принимали на хранение. И даже долго рассматривали ее необычное белье, лифчик с крошечными, почти плоскими чашечками и трусы. Необыкновенно красивые, с несколькими открытыми параллельными полосочками по бедрам, и с двумя кусочками ткани спереди и сзади. Причем сзади, так пристроченной, словно веревочкой. А потом в сумочке при ней нашли большие деньги. Правда не такие уж и большие, но все равно, внушительную сумму наличными. И, самое главное, лекарство. Да такое…

Потом он ее увидел и,…проводя осмотр, обратил свое внимание на ощущения от ее тела. Она была в плохом состоянии и пока ее вытаскивала реанимация, то он достаточное время мог наблюдать за ней. Она была его пациенткой!

В железнодорожной больнице многие были из его института. Так как считалось хорошим прикормом для молодых врачей тут поработать. Во — первых, стабильные заработки и оклады иные, а потом, возможность кормится всем тем, что таскала железная дорога. Пациенты щедро благодарили. Во–вторых, квартиры, их тут иногда давали.