Жизнь с нуля
Шрифт:
Тра-ля-ля
– Зайчик, мы и так видим, что ты живой, не надо больше это повторять, ладно?!
Два школьника, ожидающие заказанных блинчиков, украдкой поглядывают на меня, толкают друг друга плечом и перешептываются. Пакита подмигивает им, давая понять: не пугайтесь, все в порядке. Они забирают свои блинчики и уходят с глумливым хохотом. А мне плевать.
Мне плевать – мне плевать – мне плевать мне плевать.
Сейчас без десяти три, вот уже несколько минут я смеюсь себе под нос и не могу остановиться. И повторяю с разными интонациями, что я
Хотя при чем тут воспитание? И я реву:
– Я ЖИВО-О-ОЙ!
Напротив, у ограды лицея, раздается взрыв хохота. Там собралась орава подростков, которые потешаются над моей счастливой физиономией, над тем, как я разговариваю сам с собой, над моей старой зимней курткой в стиле кинокомедии «Загорелые на лыжах».
Пакита откашливается. И беспомощно смотрит на Насардина. Не знаю, чего она от него ждет, да он, похоже, и сам не знает, поскольку в данный момент всецело поглощен чтением путеводителя по Лиссабону, и вернуть его назад не представляется возможным. Пакита меняет тактику.
– А хочешь, я тебе сделаю еще один блинчик?
Я отрицательно качаю головой. Пакита закармливает меня, чтобы успокоить: наверно, рассчитывает, что балласт вернет мне остойчивость. Я уже доедаю третий блинчик, если так будет продолжаться, меня стошнит.
– Правда не хочешь? Может, с сыровяленой ветчиной и сыром, для разнообразия?
– Ты что, убить меня хочешь?
Зря я это сказал. На меня снова нападает смех.
– Все, с меня хватит, – говорит Пакита.
* * *
18 часов 05 минут.
Неудержимый смех у меня прекратился где-то полчаса назад, но короткие приступы еще случаются.
Пакита и Насардин, не вполне уверенные, что со мной уже все в порядке, пригласили меня на ужин (это очень кстати, ведь в моем холодильнике пустыня, даже «травяные шары» не катаются – при одном воспоминании о них у меня начинается очередной приступ…).
Поднялся ветер, и стало очень холодно. После того как лицей покинут припозднившиеся ученики и преподаватели, не найдется ни одного сумасшедшего, который в морозный февральский вечер рискнет показаться на улице только ради того, чтобы полакомиться блинчиком, даже знаменитым фирменным изделием Пакиты под названием «Любимчик» (с медом, грецкими орехами, козьим сыром, итальянской ветчиной, инжировым вареньем и изюмом, вымоченным в роме).
В 18 часов 15 минут Пакита выключила плиту и убрала меню, которое Насардин написал восточной вязью на большом листе фанеры. Потом опустила решетку и, хлопнув в ладоши, произнесла с плохо скрываемой гордостью:
– А теперь пошли к нам!
Ибо вот уже три недели, как у Насара и Пакиты наконец-то появился свой дом, в двадцати километрах отсюда. Маленький домик, на который они копили всю жизнь, трудясь как муравьи и сберегая каждый грош.
Домик обошелся недорого, прежний хозяин оказался сговорчивым. Возможно, потому, что при разливе реки местность регулярно затапливает. Но когда я сказал об этом Насардину, он философски заметил:
– Сын мой, в этой жизни приходится делать выбор. Либо ты остаешься в городской квартире, смотришь на бетонные стены и слушаешь грохот машин на перекрестке, либо уезжаешь
– Да, но если наводнение случится?
– Там вода доходит только до этих пор, – сказал он, показывая на свое колено.
– Да, но если вдруг она поднимется выше, Насар?
– Ничего страшного, сынок. Мы водонепроницаемые.
Негроппо, Негруполис, Некрополис
18 часов 45 минут. На улице давно стемнело. В феврале дни короткие. Я не жалуюсь, просто рассчитывал, что сегодняшний день будет еще короче.
Пакита сидит справа, Насардин за рулем, а я на среднем сиденье, словно младенец Христос между волом и ослом.
Мы уже недалеко от их нового жилья.
– Этого только не хватало!..
Насардин качает головой, не отрывая взгляд от дороги. Пакита ошарашена.
Я только что в общих чертах поведал им историю своей семьи.
– Почему ты нам раньше не рассказывал? спрашивает Пакита.
Чувствуется, что она немного обижена.
– А ты бы мне поверила, если бы я рассказал?
– Конечно нет, ведь это уму непостижимо!
– А сейчас веришь?
– Конечно не…
– …Ты наш друг, – перебивает ее Насардин.
В переводе с насардинского это означает: «Друг не может лгать своим друзьям. Раз ты так говоришь, стало быть, так оно и есть».
– Тогда почему ты не умер? – спрашивает Пакита.
Но тут же спохватывается:
– Мы так рады за тебя!
И снова:
– А все-таки, почему ты не умер?
Понятия не имею.
Пакита пытается меня утешить:
– Может, еще умрешь? Может, просто задержка произошла?
Словно речь идет о поезде, который я встречаю и который опаздывает.
Она не унимается:
– Так у тебя нет никаких предположений насчет того, почему ты не умер?
Нет. Никаких.
Сколько раз я задавал себе этот вопрос в перерывах между двумя приступами неудержимого смеха, но так и не нашел ответа. Сегодня в 11 часов утра я должен был умереть, однако я все еще жив – и больше мне сказать нечего.
Насардин, прищелкнув языком, произносит:
– Ты ведь знаешь, Морти, я не сомневаюсь в твоих словах, ты это знаешь, да? Но… ты уверен? Все мужчины в вашей семье, все до единого?..
– …Да, все. И так было с самого начала нашей семейной истории. Я достаточно покопался в этом, ты уж поверь. Знаю своих далеких предков лучше, чем собственный номер телефона.
Это чистая правда. Если живешь под дамокловым мечом, рано или поздно обязательно спросишь себя: что за кретин выковал этот меч? Несколько лет назад я предпринял серьезное расследование. Изучил различные сайты по генеалогии, сопоставил данные и в итоге нашел самое раннее упоминание о нашей семье, датированное 1623 годом. Результат делал мне честь – впрочем, я занимался этим в рабочее время, что было не совсем честно. Как мне удалось установить, в те далекие времена в Анжу жил некий Мордиерн-Анри-Деодат Некрополис, супруг Жанны-Огюстины Драпье, которая родила ему сына по имени Мордерик-Анри-Этьен и дочь по имени Жильберта-Мари-Роза. Заметьте, наша фамилия писалась именно так: Некрополис, и это, скорее всего, доказывает, что Судьба уже тогда начала с нами свою игру.