Жизнь с нуля
Шрифт:
Перед ней открывались блестящие перспективы: так утверждал хозяин, который называл ее «цыпочкой» и трогал за ягодицы – чтобы удостовериться в высоком качестве товара.
Девятнадцатилетний Насардин работал на соседней стройке. Полгода назад он прибыл из Алжира на пароходе (десять раз на дню ему грозили, что отправят обратно вплавь) и поселился в ночлежке среди безработных эмигрантов, которые прожили там пятнадцать лет, ни разу не повидавшись с родными; они грустили, играли в шахматы и курили кальян.
В свободное от сна и работы время Насардин бродил по городу. Шагал вразвалку, засунув руки в карманы, с робким и в то же время
Когда в тот вечер он забрел на ярмарку, где пахло горячими пончиками, кружились карусели и гремела музыка, то заметил только ее – Пакиту. Ее белокурую, как у Мэрилин, шевелюру, ее убийственные сиськи, ее высокие, точно ходули, каблуки и слегка вихляющую походку, от которой колыхался в воздухе ее круп породистой кобылы. Она шла себе, нежно покачивая попкой, и не обращала ни малейшего внимания на возбужденных самцов в военной форме, тащившихся за ней следом.
Потрясенный Насардин стоял как вкопанный и смотрел на Пакиту, которая шла ему навстречу, облизывая яблоко в карамельной глазури. Когда она оказалась совсем близко, почти рядом, то подняла на него свои прекрасные близорукие глаза.
Насардин, не смея произнести ни слова, восторженно созерцал это чудо на шпильках. Вид у него был слегка придурковатый: такими на картинах изображают пастухов, узревших на повороте дороги Деву Марию.
На Насардина снизошла благодать. Его взору предстало не только великолепное тело, которое могло бы красоваться на развороте мужского журнала, но еще и большие зеленые глаза, сияющие и доверчивые. Ласковые глаза матери – или маленькой девочки.
А Пакита, со своей стороны, увидела в нем не нищего эмигранта, который бродит по городу в тщетной надежде найти себе девушку, а гордого и отважного воина пустыни, с глазами обжигающими, как горячий шоколад.
Когда Пакита в рассказе доходит до этого места, голос у нее становится хрипловатым, а Насардин начинает сморкаться. Увы, они уже не помнят, какие слова сказали друг другу в тот вечер. Знают только, что пошли вдвоем на американские горки, а потом два сеанса подряд катались на автородео, не сводя друг с друга глаз. Он выиграл для нее в тире большую плюшевую собаку. Он потратил все деньги, какие у него были, и отдал ей свое сердце – все без остатка. А она полюбила его – и вознеслась на седьмое небо. И до сих пор витает в облаках, уцепившись за его руку.
Сейчас Паките пятьдесят семь, и она по-прежнему одевается, как уличная девка – исключительно по давней привычке и соответственно своему вкусу. Ходить в прикиде шлюхи еще не значит быть шлюхой. Нет на свете более верной и любящей подруги, чем она.
Но также и более ревнивой.
Если не считать того, что у них с Насардином нет детей – это единственное, что омрачает ее жизнь, – она абсолютно счастливая женщина. А он, с его физиономией старого араба из продуктовой лавчонки на углу, в брюках с вытянутыми коленками, в пиджаке с квадратными плечами и слишком длинными рукавами, небритый со вчерашнего дня, – самый счастливый и довольный из мужчин. Каждого встречного и поперечного Насардин предупреждает: меня надо опасаться, я террорист.
– Правда? – спрашивают его, а он с озорным блеском в глазах отвечает:
– Ну да! Ведь я – хвала Всевышнему! – каждую ночь ложусь в постель с бомбой!
И хотя с годами «бомба» превратилась в толстую кошелку
А Пакита, глядя на своего спутника жизни, не замечает ни седых волосков у него в бороде, ни глубоких морщин, ни начинающейся лысины. Она все еще видит того красавца-алжирца со сверкающими, как угли, черными глазами, который пленил ее с первого взгляда, появившись перед киоском с пончиками.
Они так и крутятся на карусели, эти влюбленные с ярмарки. Они – везунчики. Время проходит, а для них по-прежнему с утра до вечера играет музыка.
* * *
В данный момент Пакита сидит на высоком табурете перед стойкой у меня на кухне, свесив одну ногу и поджав под себя другую – ее можно было бы принять за большого розового фламинго, если бы эти птицы носили стринги (деталь, которую я подметил без труда).
Пакита – воплощение невозможного во всех возможных аспектах. Я уже привык к этому, и, появись она в юбке до колен и блузке, целомудренно застегнутой доверху, был бы более шокирован, чем если бы увидел ее в профессиональной экипировке самой развратной из жриц любви. Было бы неправильным сказать, что Пакита вульгарна, это означало бы перенести ее в другое измерение. Никто, кроме нее, не решился бы в этом возрасте так одеваться (не считая некоторых состоятельных дам и шлюх на пенсии).
Как описать Пакиту? Пожалуй, в этой особе с ее лишними килограммами и морщинами, с густо накрашенными ресницами, короткими юбочками и декольте, которое становится все глубже (видимо, пытаясь догнать груди, убегающие все дальше), есть нечто трогательное. Увидев ее, сразу понимаешь: она простодушна и жизнелюбива. И чувствуешь: она не раздумывая пожертвует всем, чтобы помочь попавшему в беду человеку – если только (хотя это еще вопрос!) речь не идет о какой-нибудь бесстыжей девчонке, которая строит глазки ее обожаемому Насару.
Бывают на свете такие люди. В них нет ничего дурного или посредственного, только недостатки, присущие детям: бестолковость, невнимательность, легковерие, склонность к иллюзиям, деспотичность и капризы. А еще – неуместная искренность.
Когда я уйду, мне будет не хватать ее, моей толстенькой Пакиты.
А в данный момент она пила полуостывший кофе, жмурясь и постанывая от удовольствия.
– Мм-м! Что и говорить, кофе у тебя отличный! Не то что у Насара!
Думаю, здесь придется сделать небольшое отступление.
Небольшое отступление
Когда Насардин познакомился с Пакитой, у нее было два таланта: она замечательно умела заниматься любовью и замечательно готовила бретонские блинчики. А поскольку исключительное право на первый из этих талантов отныне принадлежало ее спутнику жизни, для коммерческой эксплуатации оставался второй.
Понимая, что ждет Пакиту, если она останется официанткой, Насардин уговорил ее уйти из бара. И она покинула свой пост, к большому неудовольствию хозяина, месье Жанно: он долго ругался, даже вышел за ней на улицу, обзывая неблагодарной дрянью, которая не оценила предоставленный ей шанс, лентяйке, которая не желала заниматься клиентами, бросила его, бросила бар – и все это ради какого-то чернозадого!