Жизнь Штефана Великого
Шрифт:
Много разных послов и купцов перебывал о той зимой и следующим летом в стольной Сучаве. Приходили тайные грамоты от турок, татар, от брашовских купцов, а то из ляшской стороны от людей, состоявших у господаря на жалованье. И снова сокрушался Штефан, узнавая из грамот и от людей о кознях соседних правителей. Сам он был занят мирными державными делами, трудолюбиво поспевая повсюду, не забывал он и о душе: в унижении и поражении славил он имя Христа, возводя во всех уголках Молдавии каменные обители. В праздник […] собралось столько народу поклониться мощам Иоанна Нового, — кто на крытых возах, кто верхом, кто пешком, — столько было поднесено даров, что сердце Штефана исполнилось радостью за клирошан своих и господарев храм в Сучаве. А вот доставленные вести свидетельствовали о зависти и новых кознях соседей.
Тридцать с лишним лет стремился князь соединить силы венценосцев во имя защиты креста, а их величества одолевала лень, и оставили они его одного в лихую годину поражений. А теперь сами ополчаются — и не на язычника, а супротив него, брата во Христе. Такова расплата за деяния и сподвижничество его! Посланцы турок, побежденных им у Высокого моста, прибывали к господареву двору в Штефанов-день с дарами и ласковыми грамотами, признавая силу и власть князя, а соседние короли вынашивают тайные замыслы, дабы стереть его с лица земли.
"Верно говорят, — раздумывал про себя Штефан-Воевода, — что гром не грянет среди ясного неба". Страдания недавно прошумевших лет и унижение, перенесенное в Коломии, давали господарю право искать друзей в другой стороне и сеять рознь меж ними и ляхами. Подобные политические дела и составляют основное занятие властителей народов; следовательно, и господарь Штефан позволял себе ради блага Молдавской земли то же, что позволяли себе другие венценосцы ради вотчин своих; замирившись с турками на Дунае, призвал великого московского князя Ивана Васильевича и крымского хана Гирея вторгнуться в польские земли, мысля обезопасить тем самым свои рубежи и с ляшской стороны. С венгерским королевством Штефан тоже жил в мире, а с семиградскими князьями был в дружбе и приятельстве. Стало быть, оставалось отплатить, — с лихвою — за рану, нанесенную его честолюбию.
Будучи учеником Христа, он мог, конечно, простить оскорбление. Но на великом пиру в Штефанов день — господарь, лукаво улыбнувшись, по своему обыкновению, заверил советников своих, что не намерен забывать коломийской утехи. Будь он иноком — подставил бы и вторую щеку; но он — божьим изволением, — князь и господин; а посему не желает забывать обиды; а грех, который он совершил, будут отмаливать чернецы в монастырях и попы в церквах. Итак, натравив и других князей на польского и дождавшись удобного времени и повода, он вторгся с войсками в Покутье и отодвинул к северу порубежные знаки с изображением тура. Может, это и вызвало недовольство Альбрехта. Но дело было не только в этом. Как бы ни провинился Штефан-Воевода пред ляшским крулем, не следовало бы забывать, какую пользу приносил он в прошлом, сколько вынес, как много жертв понес он в войнах, ради того, чтобы Польша могла спокойно веселиться. Если уж турецкое царство забывает поражения, нанесенные ему самым грозным врагом, то неужели Альбрехт не простит старого друга родителя своего? Пускай он слишком далеко зашел, отторгнув покутские земли в пользу Молдавии. — но ведь можно по-братски договориться, обсудить права и рассмотреть оные заемные письма, о которых идет спор.
Да, дело было не только в этом. Альбрехт- неспокойный и спесивый король. Еще при жизни родителя он ходил ратью на ногайцев и преследовал их в Диком поле. После смерти Казимира он восстал против воли собственного отца, оспаривая право брата на престол. Так что Владиславу досталась угрская корона, а властный и надменный круль Альбрехт занял место отца. Теперь же замыслы его шли еще дальше. Было у них еще два брата. Александр княжил в Литве, а Сигизмунду нужна было вотчина. Вот он и получит Молдавию. И надо всеми старшим и сильнейшим будет он, Альбрехт.
Все это хорошо понимал Штефан. Новая несправедливость подкрепляла его старые права. Прозорливый и спокойный во гневе думал он о расплате будущей. И дожидался листопада, чтобы снова повести конников в Покутье и в польское порубежье. В то время князь позаботился послать искусных послов к венгерским графам, уведомляя их о желании Альбрехта-короля подчинить ляшской короне Молдавию. Старые венгерские графы, ведая, что молдавским воеводам неугодна и венгерская корона, стали подозревать своего короля Владислава, что он служит скорее интересам Польши и ягеллонов, нежели интересам угрской земли. И в Польше Штефановы друзья не сидели сложа руки. Ибо в той стране было немало магнатов и храбрых рыцарей, помнивших о подвигах молдавского князя во имя христианской веры.
— Если он теперь и согрешил, — доказывали они, — так призовем его именем Христа начать переговоры. Мы уверены, что он придет. Ибо при старом короле молдавский паладин был лучшим нашим доброхотом.
— Нельзя нам совершать такое, — доказывал на сейме вельможный пан Мечислав Домбровский, приятель господаря. — Разве можно, не срамясь, нападать на Христова воина? Обращаю ваше внимание, ясновельможные паны, что наш молодой круль желает нарушить старые и добрые порядки. По доброму старинному обычаю, мы, паны, хозяева в сей Республике наших дедов. Его величество желает устранить нас и править единолично. Только теперь я вижу, как мы ошиблись, допустив в наставники принцу Альбрехту итальянского пришельца. Как видно, сей Филиппе Буонакорси, именующий себя Калимахом, многому научил своего господина. Пресловутый Калимах — стал теперь самым доверенным советником его величества. Он-то и учит его губить нас, магнатов. Он же надоумил короля стереть с лица земли Молдавское господарство.
К Альбрехту от имени панов явился сам преосвященный Креслав, Владиславский епископ и дал ему добрый совет не вести войн, кои не приносят пользу Республике; и особенно оставить одну мысль, которая может принести ему большой вред. Все старые ляшские паны помнят, какие несметные рати вел Магомет-султан в Молдавскую землю; помнят и в каком виде эти рати оттуда уходили.
Король поднялся, грозный и великолепный.
— Святой отец, — сдержанно заговорил он, — в делах своих я никому не отдаю отчета. Господь укажет мне, как поступить; а храбрая рука моя совершит положенное. Воротись к своим ксендзам, а уж заботу о войнах оставь крулю. Если бы я думал, что моей одежде ведомы тайные умыслы мои, я бы кинул ее в огонь. Имеющие уши да услышат, покуда не постиг их гнев короля.
Тайное решение двух братьев-королей в Лойтшау уже не было тайной ни для ляшских сановников, ни для Штефана. А посему господарь готовился к войне с великим тщанием. Король Альбрехт, между тем, старался убедить дипломатов, что слабость их заключена в их искусных хитросплетениях. Разве нельзя обмануть турок и заставить их поверить, что ополчившиеся ляшские войска идут на крепости Причерноморья? Разве мог бы подумать Штефан-паладин, сподвижник Христа, как прозвал его римский папа, что христианский король пойдет ратью на христианского князя и старого друга? На самом деле, это война против османов, а они — мол — ничего о том не ведают и почивают в своем Стамбуле на докончальных грамотах.
— Жила-была лиса, — говаривал с улыбкой круль советнику своему Филиппе Буонакорси, когда они вдвоем обсуждали план молдавской кампании. — Жила-была старая лиса и ловко обходила капканы старых охотников. Ибо знала, где находятся эти капканы и кто их ставит. А покуда она, по своему обыкновению, настороженно следила за старыми охотниками, появился неожиданно новый и пронзил ее одним ударом копья.
Итак, охотник завершил свои приготовления к лету 1496 года. Частые тайные гонцы Альбрехта спешили к Буде. К этому же времени, в июле, из царьградского Богдан-сераля отправилось в Молдавию печальное посольство старых служителей княжича Алексэндрела. Его светлость Алексэндрел, подточенный недугом, томившим его в последнее время, умер среди немногих верных слуг на том чужедальном берегу. Ни один греческий и итальянский лекарь не смог найти причин болезни. Султанские посланцы сопровождали поезд, неся с собой свиток от великого визиря, в котором содержались и соболезнующие слова великого султана. С ними же ехали благочестивые монахи, посланцы патриархии, неся князю благословение святейшего патриарха. Вскоре они прибыли с печа льной вестью в Сучаву. Посланец великого визиря передал, что вдова княжича останется с сыном усопшего в Богдан-серале. И пусть утешится Штефан-Воевода, ибо на то воля всевышнего, и да соизволит согласиться, чтобы в Царьграде под крылом Порты остался сын усопшего князя, юный Штефан.