Жизнь советской девушки

Москвина Татьяна Владимировна

В следующий раз мы затревожились, когда Николая Николаевича пригласили сниматься в эпопею "Вечный зов" Краснопольского и Ускова. Эти деревенские саги казались нам чудовищно фальшивыми, каковыми они, собственно, и были. "Тени исчезают в полдень" и тому подобное (вроде фильмов Е. Матвеева) считались позорной конъюнктурой – а тут любимый артист согласился играть в эдакой чуме одну из главных ролей. Мы даже и смотреть это не стали, так, глянули с полсерии вполглаза. Это было как бы пластинку Толкуновой или Кобзона купить, что ли. Нам-то, пижонкам из французской школы! Но сцена ТЮЗа до "советского мыла" не опускалась никогда, правда, время от времени там появлялись экзотические постановки.

К примеру,

спектакль "Думая о нём", по очерку, по-моему, А. Аграновского. Или Аграновский написал про "Остановите Малахова", драму трудного подростка? Короче, это был театр. док в полный рост. В нём шла речь о доблестном комсомольце, трактористе, который погиб, спасая трактор. Свободная форма спектакля предполагала общение с залом – можно было писать записки. А Иванов в "Думая о нём" был ведущим.

Однажды мы и написали: "Посмотрите, какие вдохновенные лица у зрителей. А ведь загорись сейчас ТЮЗ – все бросятся спасать свои пальто. Никто и не подумает тушить пожар в театре…"

Зал грохнул от смеха, и Николай Николаевич потом включил нашу записку в ход спектакля, читал её на каждом представлении. Мы загордились!

Увлечение ТЮЗом длилось около четырёх лет, но потом были обнаружены театр Ленсовета и театр Музкомедии, где я тоже отсмотрела все спектакли по многу раз. Ленинград никак не был для меня "городом одного театра", каковым его упорно считали в Москве, я и сейчас возражаю против подобной концепции. По-моему, это тяжёлое наследие тоталитаризма – выстраивать для искусства схемы по принципу "главного и второстепенного". В творчестве нет главных, здесь есть – если есть – "единственные и неповторимые".

Да, любопытно, когда приехал какой-нибудь знаменитый театр, ты пришёл, восхитился и ушёл. И совсем другое дело, когда театр – свой, родной, под боком, ты растёшь вместе с ним, радуешься его удачам и печалишься о провалах, он тебя на свой лад воспитывает, а ты его поддерживаешь рублём и любовным вниманием. Тут не одна череда впечатлений, а целый жизненный процесс!

Могу заявить с уверенностью, что меня, к примеру, лично воспитывала, не подозревая об этом, Алиса Фрейндлих – живое доказательство того, что человек может быть светоносен. Сценическая иллюзия? Не согласна. Скорее – творческий идеал, реальное воплощение жизни человека на высших уровнях своих возможностей.

Человек до самого себя – высшего – возгоняется редко. Тарковский из книги Сурковой "Андрей Тарковский и я" и Тот, кто снял "Рублёва" и "Зеркало", – один и тот же человек? Да, один. Но взятый в разных своих уровнях. Творчество даёт возможность взлететь, поэтому оно не иллюзия, а подвиг и чудо.

Глава шестнадцатая

Первый провал и новая жизнь

После школы (а мне ещё было шестнадцать лет, семнадцать исполнялось лишь 2 ноября) я отправилась поступать в университет, на филологический факультет, отделение русского языка и литературы. Уверенности не было (университет тогда был крутейшим бастионом блата), но не было и альтернативы – ни в чём, кроме русского и литературы, я не отличалась.

Мне для чего-то купили летний кремовый костюмчик – брюки в обтяжку и короткую, расшитую цветочками жилетку. В результате поздним вечером домой возвращаться было нельзя, из тёмных кустов выползали маньяки и пытались увлечь меня в свою тьму. Один даже угрожал ножом. Убегала с воплями, сердце билось, как у загнанного зайца… Господи, человек в университет поступает, а на него бросаются какие-то дикие оскаленные морды, как будто он кусок ветчины или ломоть торта.

Да не "как будто", на самом-то деле. Это так и есть. Вот те певички, которые сладко поют про "бэби тунайт", и зарубежные, и их русские аналоги – они понимают, что эта идеология (я твоя девочка на ночь) ставит женщину вровень с колбасой, с порцией алкоголя? Представляете себе картину: вдруг запел паштет, запела кабачковая икра, запели шпроты, селёдка, салат оливье, грянул хор помидоров с огурцами: "Съешьте, съешьте меня сегодня вечером, господа! Я ваша вкусная пища! Я мечтаю быть сожранной!" Примерно то же самое и эти песенки про "бэби тунайт".

"Девочкой своей ты меня назови, а потом обними, а потом обмани – маленькие часики смеются тик-так, ни о чём не жалей и люби просто так!" – спела потом лицемерная краля Валерия. Этот текст писал, конечно, Тарантул – никакая женщина не будет призывать мужчину "обмани меня", "люби просто так". Это их горячечные грёзы – что кусок женской ветчины достанется бесплатно, "просто так", да ещё попросит его обмануть!

При советской власти Тарантул хотя бы тихарился и не писал откровенных текстов. Всё было – но таилось "в тёмных кустах"…

Да, пришлось тот кремовый костюмчик сослать в шкаф, хотя это была первая вещь, которая мне шла – но шла в опасном смысле.

На вступительных экзаменах я написала сочинение на четвёрку, историю сдала на четвёрку, а устный экзамен по русскому и литературе принёс мне твёрдую пятёрку – я вытащила билет с Лермонтовым. Ну, тут меня было не остановить.

Оставался один экзамен – французский язык. Всё-таки я же из спецшколы, есть надежда… И тут я попадаю на убеждённую садистку.

Высокомерная старуха с глазами варана полчаса гоняет меня туда-сюда, а потом, вздохнув, с репликой "Ох, как я вас не люблю, из спецшкол!" выставляет тройку. Плачь не плачь – общий балл выходит совсем непроходной, даже на вечернее с ним не сунешься…

Я девочка, армия мне не грозит – надо устраиваться на работу. Филонить за родительский счёт мне никто не позволит, мы не баре.

На работу в те годы устраивались только по знакомству, и мама села "на телефон". Есть место в закрытом институте, где служит Ирина Спивакова-Рябоконь (всё та же Драма Военмеха), там есть техническая библиотека, нужен библиотекарь.

Библиотека – родное слово. Техническая, правда, – это, скорее, пугает.

И я устраиваюсь на работу, по всем правилам, с трудовой книжкой, в техническую библиотеку НИИ "До…" – оп-па. А имею ли я право разглашать это название? Я давала суровую подписку, что – ничего никогда, это строго закрытый институт, и занимается он выращиванием кри… – ай-ай-ай. Ничего не знаю, чем он занимается. Расположен НИИ… нигде не расположен!!

Допустим, рядом струился Московский проспект. И в обеденный перерыв я ходила гулять на одно заброшенное кладбище. Больше ничего не скажу, только под пытками. Юные пионеры бывшими не бывают.

Техническая библиотека НИИ "Д" была невелика – абонемент и хранилище в одном помещении метров сорока, и работал там небольшой и не слишком дружный женский коллектив.

Библиограф Татьяна Л. была, как я сейчас понимаю, женщиной в стиле Ренаты Литвиновой (блондинка, томный голос, платья от портнихи, особенная, "загадочная" манера держаться). Что доказывает глубокую жизненную укоренённость многих типажей Литвиновой в быту – они не только личный мираж Литвиновой, но и плод остроумных наблюдений. Татьяна Л. научила меня заполнять библиотечные карточки специальным библиотечным шрифтом. Открыла тайну библиотечного шифра (набора цифр и букв, проставляемых на обложке). Разъяснила, что библиотечный штамп должен значиться на первой и семнадцатой странице… Попутно рассказала, что у директорши нашей библиотеки (строгая квадратная женщина) есть малахольная дочка, работающая тоже в нашем НИИ, что у дочки нет никаких шансов выйти замуж и что она каждое утро делает себе архисложную причёску из завитых и уложенных на затылке локонов.