Жизнь Святого Апостола Павла
Шрифт:
Что должно было происходить в это время в душе Павла? Вся нация, любезнейшая для него нация, в лице своих вождей почитала его своим врагом и искала его смерти у римского судьи. Он же, не видя никакого средства разуверить их в этом прискорбном для его сердца заблуждении, вынужден был, оставляя отеческие законы, священные для каждого патриота, прибегнуть к праву римского гражданина, предоставлявшему ему убежище, праву, ненавистному для его сограждан, которые уже в полной мере чувствовали тягость римского ига, не совсем приятному, без сомнения, и для Павла, который вменял в тщету и не такие приобретения, как римское гражданство. Сколько и других мыслей могло волновать душу Апостола, особенно если предположить, что благодать Божия предоставила его в этом случае (как это бывает с людьми самыми высокими в святости) силам собственного немощного человеческого естества. Как бы то ни было, дух Павлов ослабел в это время и имел нужду в подкреплении, поэтому в следующую ночь явился ему Сам Иисус Христос и сказал: Дерзай,
В следующий день против Павла был учинен самый гнусный заговор. Более сорока человек, едва ли не подущенные Ананией, закляли себя не вкушать пищи, пока не лишат его жизни [52] . Обет этот был открыт ими Верховному иудейскому совету, который не только одобрил этот умысел, но взялся споспешествовать его исполнению, то есть взялся быть орудием злодеев! Таковы уж были в то время вожди народа, некогда возлюбленного Богом! Последние согласились потребовать у тысяченачальника на суд Павла, как бы для дальнейшего рассмотрения дела, на самом же деле для того, чтобы предоставить заговорщикам возможность напасть на него. Но дела тьмы редко не изменяют сами себе. Молодые заговорщики вели себя вызывающе, так что вскоре это обнаружилось, и Павел заблаговременно был извещен об их злом умысле своим племянником.
52
Павел желал быть сам под анафемою, только бы получили спасение иудеи, его братья по плоти (см.: Рим. 9, 1–4), а эти жестокосердые братья подвергают себя добровольно анафеме, если не убьют Павла! Какая противоположность!
Получивший уверение явлением Иисуса Христа в том, что ему надлежит быть в Риме, он мог спокойно ожидать от Промысла разрушения заговора, но он знал, что Промыслу угодно, чтобы мы употребляли и естественные средства для своего спасения; знал, что ожидать в каждом случае чудодейственной помощи свыше — значит искушать Бога. Поэтому, через того же юношу Павел немедленно известил об опасности тысяченачальника. Тот слишком хорошо знал мятежный нрав иудеев, чтобы не поверить этому донесению, к тому же воочию видя пред собою их безумную ненависть к Павлу. С другой стороны, без всякой нужды подвергнуть римского гражданина опасности было предосудительно для того, кто сам так дорожил своим званием. Всего благоразумнее казалось отправить узника к иудейскому прокуратору, находившемуся тогда в Кесарии, суду которого и без того подлежало по своей важности Павлово дело. Так и было сделано.
Тысяченачальник, призвав к себе двух сотников, велел им приготовить двести пеших воинов, семьдесят конных и двести стрелков-телохранителей, чтобы с третьего часа ночи идти в Кесарию, а также приготовить ослов, чтобы, посадив Павла, в безопасности препроводить его к правителю Феликсу. Под столь сильным прикрытием [53] Павел на следующую ночь был отвезен в Антипатриду. Поскольку дальнейший путь, по причине отдаленности от Иерусалима, был менее опасен для узника, то телохранители и пешие воины возвратились отсюда в Иерусалим, предоставив его охрану одним конным воинам. По прибытии в Кесарию Павел немедленно был представлен Феликсу вместе с письмом от тысяченачальника, следующего содержания [54] :
53
Оно нужно было потому, что к заговорщикам, число которых само по себе было немалым, а дерзость отчаянна, могли присоединиться и другие фанатики.
54
Евангелист Лука передает только сущность письма, а не самое письмо. Действительно, невероятно, чтобы подлинное письмо Лисия попало в руки Павла или Луки. Но содержание его могло быть известно Павлу, а от него Луке.
Клавдий Лисий достопочтенному правителю Феликсу желает здравствовать. Этого человека, которого иудеи схватили и готовы были убить, я, придя с воинами, отнял его, узнав, что он римский гражданин. Потом, желая узнать, в чем обвиняли его, привел его в их синедрион и нашел, что его обвиняют в некоторых спорных мнениях, относящихся до их закона, но что нет за ним никакой вины, достойной смерти или оков. А так как до меня дошло, что иудеи на него злоумышляли, то я немедленно послал его к тебе, приказав и обвинителям, чтобы они говорили на него пред тобою. Прощай (ср.: Деян. 23, 26–30).
Прочитав это письмо, Феликс спросил Павла, из какой он области, и, узнав, что он киликиянин, сказал: "Я выслушаю тебя, когда явятся твои обвинители". До того времени велено было Павлу находиться под стражей в Иродовой претории [55] .
Через
55
Дворец Иродов, который потом сделался жилищем римского правителя. При дворцах главных правителей находились места для содержания узников
Таким образом, Павел не скрывал сущности дела, своего образа мыслей и отношения христианства к иудейству и не думал обманывать своих судей тем, что он продолжает якобы держаться иудейства в прежнем его виде.
Для того и подвизаюсь я, чтобы иметь всегда непорочную совесть перед Богом и людьми. После многих лет моего отсутствия я пришел отдать народу моему милостыню и приношения. Чего, конечно, никогда не сделал бы враг иудейской нации и религии.
Между тем, нашли меня очистившегося в храме не с толпою народа и не с шумом. Это были азийские иудеи, которым надлежало бы предстать пред тобою и обвинять меня, ежели что против меня имеют. Требование совершенно справедливое, без исполнения которого нельзя было и судить Павла.
Или пусть они сами скажут, нашли ли они во мне какую вину, когда я стоял перед синедрионом. Разве только вина моя в одном слове, которое я громко произнес, стоя пред ними: я сегодня судим вами за учение о воскресении мертвых (ср.: Деян. 24, 10–21). То есть — если только его захотят осудить совершенно невинно.
Феликс, который уже из письма Лисия ясно увидел невиновность Павла, тотчас приметил, что обвинители его действуют по одной злобе, но порядок судопроизводства требовал, чтобы клевета, возводимая на него, была рассмотрена законным порядком. Надлежало узнать, точно ли"назорейская ересь", в коей обвинялся Павел, была противна закону Моисееву, неприкосновенность которого римская власть брала под свою защиту, и точно ли он производил возмущение в народе. О последнем должен был дать свидетельство Лисий. Итак, Феликс в ожидании сего тысяченачальника отпустил первосвященников и старейшин, собственно говоря, ни с чем. Павел остался под стражей, которая по приказанию прокуратора ослаблена была до того, что он имел полную свободу видеться со своими знакомыми и получать от них все нужное для себя.
Желание любопытства ради услышать начальника (как называл Тертулл Павла) "новой ереси", которая стала уже обращать на себя всеобщее внимание, а более, вероятно, любопытство Феликсовой жены Друзиллы, которая, будучи иудеянкой знатного происхождения [56] , могла принимать живое участие в деле Павла, в которое вовлечен был весь синедрион, расположили прокуратора послушать его проповедь о христианской религии. Развращенный язычник спокойно и со вниманием слушал проповедника, когда тот говорил о жизни и чудесах Иисуса Христа. Повествование это пока еще уживалось в его памяти рядом с известными ему рассказами о полубогах, но когда Павел начал рассуждать о чистоте, воздержании, справедливости и о будущем суде, то Феликс пришел в страх, язвы совести его раскрылись, он не мог далее слушать и отпустил Павла, сказав: "Теперь пойди, а когда найду время, позову тебя". "О, преступное отлагательство! — восклицает по этому поводу блаженный Августин. — О, слова, исполненные вражды на благодать Божию! Любовь к миру, рассеянность, непрестанные забавы никогда не позволят снова найти удобное время, пренебреженная благодать удалится, и грешник пробудится от своего усыпления разве только в аду".
56
Она была дочерью Ирода Агриппы Старшего, который обручил было ее Антиоху Епифану под условием его обращения в иудейство. Но поскольку Антиох не устоял в обещании, то брат ее, Агриппа Младший, отдал ее в супружество Агизу, царю Емесенскому. Феликс, прельщенный красотою Друзиллы, убедил ее оставить мужа и вступить с ним в брак.