Жизнь в зеленом цвете - 7
Шрифт:
Если ему только нужен был кто-нибудь, чтобы трахаться, почему он всегда был снизу? Если бы он захотел сам трахнуть меня, я, разумеется, не отказал бы ему, даже если бы для этой цели он решил воспользоваться не членом, а ножкой стула. Так почему? В конце концов, он ведь уже был с девушками и уж точно знает, что с парнями это приблизительно так же, только отверстие расположено немного в другом месте. В чём проблема? Ведь не в неопытности, не в брезгливости и не в ещё чём-нибудь таком.
О чёрт, я устал думать о Поттере. У меня просто мозги лопаются.
Я не могу больше, не могу!
Лучше пойти попробовать ещё поспать, раз уж выходить отсюда я не собираюсь.
Это задача без ответа. Нечестно придумывать такое. Если бы я знал, кому предъявить претензии, я бы предъявил.
Провались оно всё пропадом,
Глава 19.
– Пепел бьётся о моё сердце!
– сказал Уленшпигель.
Шарль де Костер, «Легенда об Уленшпигеле».
– Гарри… Гарри, проснись, пожалуйста… - прерывистый, перемежаемый всхлипами шёпот мешал, не давал провалиться снова в тяжёлое мутное беспамятство.
– Гарри, пожалуйста… ты не можешь вот так меня бросить… знаю, я думаю только о себе, но… знаешь, дядю Амоса и тётю Сесилию убили сегодня утром. Вольдеморт решил устроить несколько карательных акций для тех, кто за тебя. Добрались ещё до семьи Дина Томаса, до папы Луны, до родителей Парвати и Падмы… Гарри, всем без тебя так плохо… мне тоже плохо… вернись, пожалуйста… Гарри, я так тебя люблю. Я тебе не говорил? Я не знаю, слышишь ты меня или нет… но я люблю тебя, так люблю. Гарри… пожалуйста, пожалуйста, очнись… Профессор Снейп сказал, что ты хочешь сжечь сам себя, потому что думаешь, что Фред и Джордж умерли из-за тебя. Ты и правда такой горячий, у меня уже все ладони в волдырях - я тут пробую взять тебя за руку. Помнишь, ты обжёгся об меня, когда я ломал тот хоркрукс? Теперь мы квиты… Гарри, пожалуйста, Гарри… Гарри, не умирай вот так вот, пожалуйста… если ты умрёшь, я прыгну за тобой в могилу, понял? Я и там тебя в покое не оставлю… Гарри, проснись, пожалуйста… я люблю тебя…
Лёгкий холод, и шипение. До Гарри не дошло, что это такое было, пока снова не послышались всхлипы.
– Гарри, профессор и мадам Помфри сказали, я могу помочь тебе вернуться, потому что люблю тебя… но ведь тебя не только я люблю… там все не могут заснуть сейчас, никто ничего делать не может, несколько дней всё из рук валится… Гарри, близнецы тоже тебя ещё любят. Знаешь, мне всё мерещится, когда я замолкаю, что они где-то рядом. Я даже вижу боковым зрением морскую волну и подсолнухи, но если прямо взглянуть, то их нет. Гарри, они ведь не хотели бы, чтобы ты умер. Эта * * * * * * война, она забирает самых-самых, но ты ведь не поддашься ей? Гарри… Гарри…
Даже самая распоследняя мразь - каковой Гарри, без сомнения, являлся - не смогла бы слушать спокойно, как Кевин плачет, роняя мгновенно испаряющиеся слёзы на раскалённую кожу старшего брата. И Гарри выдернул ладонь из рук Кевина - то есть, попытался выдернуть.
– Гарри?
– Не… надо… - голос был хриплым, словно он кричал несколько часов подряд. Хотя, может, так оно и было.
– Что не надо? Только скажи, я всё сделаю!
– счастливый до одури голос Кевина вызвал целое цунами вины. Как можно так радоваться, что очнулся тот, из-за кого умерли близнецы, из-за чьей безалаберности, безответственности и высокомерия погибли два самых настоящих ангела?
И вместе с ними умер Рон, который не напоминал ангела никоим боком, но был человеком, не заслуживавшим такой глупой и злой смерти.
– Не надо… - выдохнул Гарри, собираясь договорить «… любить меня», но сил не было, и он промолчал, глядя в стерильно-белый потолок.
Потолок странным образом расплывался перед глазами, и Гарри было глубоко безразлично, что тому причиной - просто отсутствие очков или испортившееся от удара больше прежнего зрение. Новые и новые слёзы Кевина не испарялись, попав на кожу; это значило, что Гарри успел остыть в прямом смысле этого слова. Это было хорошо, потому что иначе упрямый Кевин обжёг бы себе ладони с обеих сторон, не оставив попыток взять за руку того, кого, как он наивно полагал, есть за что любить.
* * *
Похороны близнецов и Рона были назначены на девятое марта; всех прочих жертв битвы при Литтл-Уингинге - тех, конечно, чьи тела не остались лежать там же и не сплавились в единую массу с землёй под действием огня - уже предали земле. К этому дню Гарри мог уже самостоятельно ходить, не падая после первого же шага, и даже застёгивать бесконечные пуговицы мантии - слишком мелкие и чрезвычайно капризные, о чём он не подозревал
Может, ему стало бы легче, если бы он сумел заплакать. Но чувство вины, холодное и влажное, как осенняя грязь, заполняло его всего и давило, давило, угрожая взорваться и разнести его на мелкие кусочки; давило изнутри, залепляя все поры в коже, закрывая порой рот и нос - так, что Гарри не мог дышать. И он не мог плакать, потому что не должен был получать облегчения.
Он убил близнецов; они умерли из-за него, и он не имеет никакого права на снисхождение.
Утро похорон выдалось солнечным и холодным; снег со дня на день угрожал начать таять, но этому определённо суждено было случиться не сегодня.
Обстановка напомнила Гарри похороны Дамблдора; вот только тогда людей было куда больше, и близнецы были рядом с ним, живые, весёлые, любящие. А теперь они лежали в общем гробу из тёмного дерева - их никто не посмел разлучить и после смерти - и их остекленевшие глаза смотрели мимо Гарри, смотрели в небо, где, должно быть, были сейчас их души.
Гарри всё ещё передвигался с ощутимым трудом, медленно, пересиливая боль - почти все его внутренние органы были обожжены, и кожа кое-где обгорела изнутри до дыр; поэтому он доковылял до этого уголка двора уже когда все остальные были на месте. Тишина висела над двором - такая гнетущая и плотная, что Гарри ждал камня в спину; он был бы даже рад этому камню, но ничего не было. Все молчали и провожали его глазами, и у Гарри не было даже сил прислушиваться к их чувствам. Какая теперь разница, что они все ощущают, когда единственные, чьи эмоции имели значение, больше ничего и никогда не почувствуют?
Люди расступались перед ним, давая пройти к гробу; Хагрид вдруг зарыдал так надрывно, будто хоронили не людей, а веру, надежду и любовь. Гарри заметил где-то в толпе бледное лицо Джинни, которую обнимал за плечи Чарли; мелькнула заплаканная Гермиона, комкающая в руках носовой платок. Никто из тех, кто тоже имел право оплакивать этих умерших, не подошёл к гробам вместе с Гарри, и он не знал, что они хотели этим сказать.
Гробы стояли на возвышении; их края доходили Гарри до пояса. Он опёрся руками о грубое дерево, немедленно заполучив две занозы, и склонился близко-близко к таким знакомым восковым лицам.
– Снейп говорил, мне лучше не растравлять себя вашими похоронами, - шёпотом сообщил Гарри близнецам.
– Но я всё равно пришёл. Фредди, Джорджи… не надо меня прощать. Я знаю, вы бы меня простили, вы бы простили мне всё, что угодно… но за вашу смерть я сам себя никогда не прощу. И… будьте счастливы там, где вы сейчас. И не прощайте меня. Никогда.
Прозрачные в солнечном свете, как леденцы, языки пламени взметнулись на несколько метров из-под его рук, почти мгновенно охватывая гроб близнецов; толпа заволновалась, но Гарри продолжал стоять, как стоял, и огонь лизал его мантию, волосы, лицо, деликатно, почти игриво, как собака лижет руки хозяина. Сгорающие тела близнецов не пахли палёной плотью; может быть, потому, что их держали всё это время под сдерживающими разложение заклятиями. А может быть, близнецы и в самом деле были ангелами; то, что они смеялись, когда Гарри высказал им эту свою догадку, ничего не значило. Разумеется, им нельзя было бы признаваться в этом людям.