Жизнь вдребезги
Шрифт:
– Да. Четыре, - подтвердил Дюваль.
– Только она не все время здесь была, - вмешался бакалейщик, - то уезжала, то возвращалась, возможно, ваша жена думает о том периоде, когда она пробыла здесь дольше всего.
– Как бы там ни было, бедный месье, я понимаю, как вы озабочены, - сказала бакалейщица.
Целых четыре месяца! Невероятно! А частые отлучки Вероники? Есть ли тут связь? Он вошел в дом и, не решаясь открыть ставни, всюду зажег свет. Он исследовал дом с подвала до чердака, стараясь разобраться, что принадлежало Ламиро, что Веронике, а что незнакомке. Это оказалось очень нелегко.
Он не отважился позавтракать в доме, а выбрал для этого уютный ресторанчик над Луарой, откуда был виден огромный замок Май и река, величественно текущая к востоку. Потом снова вернулся в "Гран Кло", чтобы докончить расследование. Водопроводчик не обманул: в шкафу полно белья, в ящике столика для посуды - столовое серебро. Остается только здесь обосноваться, и для этого все готово! Пока же лучше пожить в гостинице во избежание щекотливых вопросов. Рауль снова поехал в Блуа и в одном из кафе настрочил мэтру Фарлини и мэтру Тессие по письму, где не обещал скорого возвращения в Канн. Потом он еще написал просьбу в банк о переводе счета в Амбуаз. Затем порвал все письма. Нет, не надо писем… Они, возможно, ответят, начнут спрашивать, выяснять. Это неблагоразумно. Остается лишь научиться спокойно считать часы и дни и жить подобно лишайнику на стене. Нужно увеличить время приема пищи, чтения газет, научиться ждать.
– Гарсон! Дайте, пожалуйста, железнодорожный справочник.
Необходимо самому поехать в Канн, все уладить. Сменить обстановку.
К концу полудня Рауль позвонил в больницу. Состояние прежнее. Хорошо. Больная немного поела. Очень хорошо. Он навестит ее через три дня. Ему нужно кое-что уладить в Канне.
– Счастливого пути, месье Дюваль.
– Спасибо.
Как, оказывается, приятны все эти предотъездные волнения и суета. Чемодан. Газеты. Ожидание у кассы. "В Канн туда и обратно. Первым классом". Жаль, что нет возможности уехать в Венецию, Константинополь или вообще на край света.
Ночной поезд был почти пустой. Дюваль тотчас уснул. У него будет время подумать о завтрашнем разговоре.
Открыв глаза, Дюваль обнаружил, что уже утро, за окном море и много света, радость сиюминутного бытия. Придя домой, он принял ванну и уже в половине одиннадцатого был перед мэтром Тессие и бормотал что-то насчет отказа от развода.
– Понимаю… понимаю, - соглашался адвокат.
– Она, наверное, навсегда останется калекой. Конечно, в таком случае…
– К тому же более осмотрительно в вашем положении оставить все как есть, - говорил мэтр, не веривший в подобные чувства.
– Имейте в виду, что я всегда в вашем распоряжении. При малейших затруднениях звоните мне… без стеснения или пошлите записку, избегая уточнений… Нам лучше встретиться. Конечно, все это печально.
Адвокат без труда играл свою роль, Дюваль - вполне убежденно - свою.
– Желаю все уладить, - сказал мэтр Тессие, провожая Дюваля.
– Испытание иногда бывает лучшим советчиком.
Уф! Кажется, адвокат нейтрализован. С нотариусом посложнее, он любопытнее. Дюваль сел в автобус до Ниццы и позавтракал в старом городе. Надо бы, наверное, заранее предупредить о визите. А вдруг Фарлини не будет?… Но нет. Нотариус был на месте и тотчас пригласил Дюваля пройти в кабинет, встретив его с большим радушием.
– Скорее расскажите, что же произошло. Я в курсе событий из "Утренней Ниццы"… Присаживайтесь.
У нотариуса был такой искренне взволнованный вид, что ему можно было простить эту роль, если он даже и играл немного.
– Совершенно глупая авария, - сказал Дюваль.
– У моей жены был "Триумф" с откидным верхом. Из-за неправильного маневра машина сошла с дороги… и вот… травма черепа, правосторонний паралич.
– Это ужасно, - прошептал Фарлини.
– Бедный мой друг! Если бы вы знали, как я за вас огорчен! Как я вам сочувствую! А паралич, он что, пройдет?
– К сожалению, нет. У врачей почти не осталось надежды.
– И что же вы будете делать?
– Пока что я спешу. Не может быть и речи о возвращении в Канн. Я приехал ненадолго, чтобы уладить кое-какие срочные дела. Я бы хотел просить банк о переводе счета, поскольку думаю обосноваться в Турени.
– Как! В Турени?… Вы хорошо все обдумали?… Зима в тех краях не для больного, не навредить бы.
Фарлини уселся на угол стола.
– Это не мое дело, - продолжал он, - но не делаете ли вы ошибку…
– Я уже присмотрел дом, - сказал Дюваль.
– Уже?!
Нотариус не мог скрыть своего недовольства.
– Дорогой месье Дюваль, так дела не делают. Никогда не стоит горячиться.
– Для начала я его сниму. Дом удобен, обставлен, в хорошем состоянии. В моем положении, что может быть лучше?… Места там прекрасные. Вы знаете Амбуаз?
Нотариус прикрыл глаза.
– Амбуаз… подождите-ка… это где-то рядом с Туром… Я проезжал там как-то, но у меня остались самые общие впечатления… Шел дождь… я увидел замок.
– Да, это там… "Гран Кло".
– Что это такое "Гран Кло"?
– Так называется дом.
– Секундочку… я запишу адрес… Надеюсь, что мы еще увидимся. К концу лета будут продаваться дома, которые не стоит упускать. Я вам об этом сообщу. А вы иногда пишите мне хоть несколько строк, чтобы я был в курсе дел, уже будьте так любезны. Надеюсь, врачи ошибаются, и мадам Дюваль быстро поправится. Будьте осмотрительны, не спешите с покупкой дома, чтобы потом не пожалеть.
Он открыл Дювалю дверь и еще долго жал ему руку.
– Будьте мужественны, дорогой друг, и, конечно же, до скорого. Можете полностью на меня рассчитывать.
– Благодарю вас.
Нет, этот нотариус и впрямь очень мил. Если вдруг кому-то нужно будет довериться… Что за вопрос! Приятно чувствовать, что ты не одинок. Дюваль вернулся в Канн, выполнив кое-какие необходимые формальности в банке, и, освободившись, купил билет в "Голубой экспресс", который, сделав крюк к Парижу, попадал в Блуа назавтра лишь к полудню.
Дюваль еще чувствовал себя усталым, когда пришел в больницу. Дорога была хоть и не длинной, но все равно выбила его из колеи. Когда же он увидел перекошенное лицо незнакомки, то испытал нечто вроде шока.