Жизнь во время войны
Шрифт:
Минголла попытался вскинуть автомат, но обнаружил, что прижал бедром приклад. У кого другого получилось бы лучше. Пуля прилепила под глаз рыжебородому красную звездочку, придав лицу блаженное выражение, и мужик рухнул поперек Минголлиных ребер, перекрыв ему остатки дыхания. Крики вдалеке. Минголла скатил бородача и зажмурился от боли. Усилие пробило в нем шахту, сквозь которую хлынула дурнота. Он пытался бороться, но скоро, решив, что ничего хорошего в здравом рассудке нет, да и плевать, кто там командует смертью и бабочками, перестал сопротивляться и закрутился спиралью по всем слоям темноты и сияющих крыльев, темноты и волшебного света, памяти и боли такой яркой, что она стала белой
Глава десятая
Свет лампы смывал с жестяной крыши тени, размазывался веером по земляному полу и ложился на стены из пальмовых ветвей, что сплетались в зеленовато-коричневую чешую. Пахло дождем и гнилью. Из мебели в комнате имелись только деревянный стул и стол, если не считать соломенного тюфяка, на котором лежал Минголла – с перевязанными ребрами и больной челюстью. На потолке болталось что-то яркое. Ленты... или бумажные куклы? Минголла протер глаза, сощурился и вдруг разглядел, что с потолочных балок, легонько шевеля крыльями, свисают сотни бабочек. Он замер. Снаружи доносились голоса – мужской и женский. Слов Минголла разобрать не мог, но ему показалось, что мужчина говорит с акцентом. Вроде с немецким. Через секунду мужчина вошел в хижину. Он был в черных брюках, синей рубашке-поло и распространял вокруг себя неправдоподобно сильный жар. Минголла притворился, что спит.
Человек сел за стол и задумчиво посмотрел на Минголлу. Худой, но мускулистый, с седовато-светлыми коротко стрижеными волосами, он обладал тем холодным и аскетичным обаянием, которое вместе с акцентом наводило на мысль о злых эсэсовцах из старых военных фильмов. С потолка спустилась бабочка и села человеку на палец. Человек посмотрел, как она ползает по тыльной стороне ладони, затем резко дернул запястьем, словно выпуская в небо сокола.
– «И в золоте летучем облаков чуть схожие с крылами мотыльков, – сказал он. – Тонули невесомые крыла, невидимые плавали тела» [16] . – Он смотрел, как бабочка поднялась к потолочному столбу. – Тем не менее они бывают чудовищны, вы так не считаете?
16
Строчки из иронической поэмы Александра Поупа (1688-1744) «Похищение локона». Перевод В. Микушевича.
Минголла не отзывался.
– Кажется, вы не спите, – заметил мужчина. – Меня зовут Нейт, а вас, как мне сказали, Дэвид.
– Кто сказал? – сдался Минголла.
– Друг... по крайней мере, она считает вас своим другом.
– Дебора? – Минголла умудрился сесть и передернулся от стреляющей боли в боку. – Где она?
Нейт пожал плечами – очень сдержанно, лишь слегка их приподняв.
– «Порхает, подобно бабочке тщеславной и яркой, с поляны на поляну вдоль лесной тропы». Мэтью Арнольд, «Свет Азии» [17] . – Он улыбнулся. – Знаете, из цитат о бабочках я могу составить целый разговор.
17
Поэму «Свет Азии» (1879) с описанием жизни и учения Будды написал не поэт и критик Мэтью Арнольд (1822– 1888), а ученый и поэт Эдвин Арнольд (1832-1904).
Минголла чуть надавил своим сознанием на Нейта, начал формировать влияние, но тут с потолка слетели несколько бабочек и опустились ему на лицо.
– Пожалуйста, больше так не делайте, – сказал Нейт. – За дверями их еще больше.
Мозг Нейта был устроен своеобразно, главный узор электрического потока оказался слишком сложен и устойчив для любого влияния – в столь замысловатое переплетение ячеек Минголла, похоже, проникнуть не мог. Узор завораживал, но Минголла не рискнул исследовать его пристальнее.
– Значит, там, на поляне, это вы все устроили? – спросил он.
Нейт посмотрел на него с укоризной.
– Грязная работа... очень грязная. Но она говорит, вы того стоите.
Первым делом, подумал Минголла, надо подружиться с этим Нейтом, чтоб доверял.
– Вы прошли через терапию, – сказал он. – А как вас занесло сюда? Дезертировали?
– Ничего подобного, – ответил Нейт. – Пси-корпус счел меня бесперспективным. Пока я там сидел, ничего не получалось. Сомнительно, сказать по правде, что терапия как-то вообще повлияла на мои способности. Я был недалеко от Тель-Авива, когда на него сбросили бомбу, и спустя какое-то время стал замечать признаки силы. Продукт гнева, можно сказать. – Он уставился на потолочные балки. – Бабочки. Малоподходящее орудие. Вот если бы меня потянуло к тиграм или змеям... – Он умолк и стал смотреть на свои сцепленные руки.
– Как это было? – спросил Минголла.
– Что было?
– Тель-Авив. – Минголла старался говорить как можно дружелюбнее. – В Штатах ходили слухи о самоубийствах, апатии.
– Бомба – мощный символ, и не только в непосредственном смысле. Увидеть ее... Я не смогу объяснить. – Он нетерпеливо махнул рукой и посмотрел Минголле в глаза. – Зачем вы ищете Дебору?
Минголла подумал, что соврать у него вряд ли получится.
– Многое изменилось, – сказал он.
– Безусловно, и гораздо больше, чем вы думаете.
– Я с ним поговорю, – сказала Дебора.
Она стояла в дверях, заблокировавшись, прижимая рукой автомат, и под ее взглядом Минголлины надежды взлетели до небес. Конечно, встреча получилась совсем не такой, как он рассчитывал, но даже если бы все шло по плану, он наверняка чувствовал бы то же самое. При виде этой женщины Минголлина одержимость только выросла, впитав в себя свободный покрой ее джинсов, впалые щеки, волосы, давно не стриженные и ниспадавшие до пояса, – все вместе складывалось в новую страсть, в новый портрет похудевшей и внутренне повзрослевшей Деборы. Ее темные глаза напоминали своим упорством глаза Эрмето Гусмана, а четкий контраст белой блузки и темной кожи – тот сон, в котором она в него вселилась. И только убедив себя, что она более-менее такая, какой он ее запомнил, Минголла выпустил на волю обиды, но уже не мечтал о мести, лишь тихо жалел о преданной любви.
Нейт уступил Деборе кресло, предостерегающе посмотрел на Минголлу и вышел, окутанный листопадом бабочек. Дебора положила автомат на стол и сказала:
– Тебе неплохо сделали лицо, но американцем ты мне нравился больше.
– Мне тоже, – согласился Минголла и, помолчав, спросил: – Зачем ты меня спасла? Откуда вообще узнала, что я здесь?
Она посмотрела сначала на него, потом в сторону.
– Это сложно. Я не знаю, что тебе можно говорить, а что нельзя.
– Тогда зачем мы вообще разговариваем?
– Тоже не знаю.
В Минголле нелепейшим образом смешивались сейчас гнев и желание.
– Ребра у меня сломаны?
– Кажется, только ушибы. Вот со ртом мало что получилось. Придется тебе поосторожнее... чтобы не занести заразу.
– Это ты меня залатала?
– Больше некому. Из Нейта никудышный доктор.
– Угу, зато бабочками командует.
– Да. – Грустно.
– Кто он вообще такой?
– Раньше был журналистом. – Она быстро посмотрела на Минголлу. – А теперь мы с ним пробираемся в Панаму.