Жизнь во время войны
Шрифт:
Взяв Дебору за руку, он повел ее к пустой площадке на краю танцзала. Развернулся к группе у стола. Они явно нервничали.
– Только что меня чуть не убили, – объявил Минголла.
Музыку выключили, все зашептались.
– Конкретный преступник меня не интересует. – Минголла возвысил голос. – Виноваты все поголовно. Но было бы полезно, если бы правосудие восторжествовало.
Марина протолкалась вперед:
– Что случилось, Дэвид?
– Пока я гулял, кто-то натравил на меня армию, – ответил он.
– Рэй! – Она повернулась к нему лицом.
– Это не я! – воскликнул тот. – Я весь вечер был здесь.
– Какая разница. – Минголла окликнул танцоров. – Как насчет небольшого спектакля, ребята?
– Зачем мне рисковать только для того, чтобы опять с тобой сцепиться? – спросил Рэй Минголлу.
– Кто же тогда?
Пойманный врасплох, Рэй на секунду
– Марина? – сказал он.
Вид у Марины был оскорбленный и растерянный, словно у учительницы, которую предал ее лучший ученик.
– Это она... неужели не видишь? – доказывал Рэй Минголле. – Она решила мне отплатить, специально меня подставила.
– Господи, Рэй. – Марина снисходительно хохотнула.
– Точно она, – продолжал Рэй. – Все эти годы притворялась, что простила, но я-то знал, что это не так.
– Простила что? – спросила Дебора.
– Несколько лет назад, – объяснил Рэй, – я перед ней провинился. Я ее хотел, я сходил по ней с ума. Но...
– Значит, это из-за тебя она потеряла ребенка! – воскликнул Минголла; только теперь сложились вместе переменчивое настроение Марины в тот вечер, ее радость от мысли, что Рэя можно наказать, все другие недомолвки и намеки.
– Это немыслимо! – воскликнула она.
– Да, да! – Возбужденный Рэй пододвинулся к Минголле поближе. – Она с тех пор совсем сумасшедшая. А все вокруг думают, что вовсе не оттого. Преданность делу, увлеченность. Она просто ждала удобного случая. Знала же: если с тобой чего случится, повесят на меня.
Вина ясно читалась на Маринином лице, но Минголла уже не мог направить свой гнев на кого-то другого; если вспомнить, что натворил Рэй, в Маринином вероломстве не было ничего удивительного, и Минголла слишком давно ненавидел Рэя, чтобы отказаться от мести. Да и вообще сейчас было нужно не столько наказать конкретного виновника, сколько преподнести урок, а Рэй с его умоляющим голосом и потным страхом был самой подходящей кандидатурой.
– Прощай, Рэй, – сказал Минголла и ударил его с оглушающей силой.
Рэй обвис, колени подкосились, он опустился на четвереньки. Угрюмое лицо стало пустым, он повалился на бок. Минголла стоял над ним, дергал за ментальные узелки, развязывая их один за другим.
– Это называется, ребята, – приговаривал он тоном заправского лектора, – полевая разборка человеческого сознания. Просто, как дверная ручка, если вы сможете за нее ухватиться. – Рэй пытался что-то сказать, но выходили только уродливые сонные звуки. Руки его скребли по полу, ноги дергались, он не сводил глаз с Минголлы, рот шевелился, лоб морщился, словно он силился вспомнить что-то важное, что-то, что может его спасти. – Недолго, как видите, – сказал Минголла. – Будьте довольны уроком.
Мадрадоны и Сотомайоры молчали, на лицах отражался целый спектр: от ошеломления до ужаса.
– Знаешь, где ты сейчас, Рэй? – спросил Минголла с преувеличенным беспокойством.
Рэй озабоченно огляделся.
– Я... гм... я...
– Очень хорошо, Рэй. – Минголла хлопнул его по плечу. – Из тебя выйдет отличный солдат. Гордость Сотомайоров. Будешь срать на улице и дубасить зомби. Великолепно.
Рэй отважился на робкую улыбку.
– И это будет круто. Знаешь, как это будет круто?
Рэй понятия не имел, но слушал жадно.
– Сейчас покажу, – Минголла схватил Рэя за грудки и принялся лупить по щекам. С каждым хлопком он словно выигрывал в своем сердце какую-то битву, вычищал из него последние крупицы жалости.
Кто-то вцепился Минголле в спину, но он стряхнул их на пол, пустил через весь зал волну ненависти – достаточно мощную, чтобы послужить сигналом для армии. Кланы попятились, оставив в центре круга Минголлу, Рэя и Дебору. Он изучающе обвел всех глазами и получил в ответ серию оценивающих взглядов. Случившееся их вовсе не потрясло, они лишь прикидывали, стоит ли из-за родственника связываться с Минголлой. Они явно не были способны осмыслить свое поражение.
– Мы понимаем ваши чувства, – сказал один из Сотомайоров, – но не можем вам позволить судить единолично.
– Представление продолжается, ребята, – объявил Минголла. – Время большого финала.
Шум за спиной. Он повернулся: Марина пинала Рэя ногами, тот, свернувшись калачиком, прикрывал голову. Минголла схватил ее за руку, шелковое платье разошлось по швам, ударом кулака повалил на пол. Она перекатилась на живот, села, взгляд сумасшедший, от элегантности не осталось и следа. Поползла к Рэю. Минголла оттолкнул ее ногой.
Шум у выхода, крики, людское мельтешение.
В двери рвались изнуренные фигуры. Минголла прижал Дебору к стене.
– Что ты наделал? – закричала она, отталкивая его прочь.
– Они чуть меня не убили, черт подери!
– Но нельзя же... – Она вырвалась, вид изломанный, побежденный. Плечи опущены, глаза прикованы к залу.
Они получились странными, эти первые секунды, когда кланы столкнулись с бывшими своими жертвами. Изможденные мужчины и женщины спотыкались, щурились от яркого света, глядели – несмотря на настойчивость Минголлиного приказа – недоверчиво, неуверенно, словно нищие, которых допустили в тронный зал. Кто-то застыл, ощупывая свое тряпье, руки у рта, позы стыда и смирения. Но только на секунду. Затем они бросились вперед – выполнять свою работу. Мадрадоны и Сотомайоры повержены, но не столько испуганы, сколько оскорблены... так, по крайней мере, показалось Минголле. Сначала они уставились на армейцев, уверенные, что смогут на них повлиять. И только сообразив, что силу Минголлы пробить невозможно, испугались по-настоящему, но армия к этому времени уже развернулась. Седой приземистый мужчина ударил первым: проткнув вилами бледную тощую женщину, выволок ее в центр зала. Она хваталась за острие, открывала рот, слишком потрясенная, чтобы кричать. На упавшего мужчину набросилась какая-то старуха, голова откинута назад, как у торжествующего зверя. Марина Эстил рванулась бежать и получила от ловкого юноши удар мотыгой по затылку; он раскроил ей голову, обдав кровью белое шелковое платье. В схватке сквозила жуткая неуклюжесть, полусонная импульсивность, и, будь силы хоть немного равнее, кланы могли бы спастись, а так лишь единицам удалось добраться до дверей. Нападавших было слишком много. То там, то здесь, сбившись в кучу, клановая группка с трудом отбивалась от нескольких дюжин атакующих; визги и крики, яркие обломки шума звучали настолько энергично, что медлительные убийцы на время отступали. Богатый урожай клановой крови просачивался между фальшивых серых камней, и везде находилось место мужеству: Мадрадоны защищали Сотомайоров и наоборот, как будто смерть наконец-то их объединила. Минголла не чувствовал к ним жалости, но видел в их гибели печальную неизбежность, столетний итог смертей, автоматную очередь, что разрубает узел крови и страха, туго затянутый на шее чудовища с повернутой в колониальный век головой. И еще он видел индульгенцию своей мести: все, что происходило сейчас, было достойно кланов, битва велась столь же бессмысленно и с таким же жутким результатом. Вмешиваться не хотелось.
Он провел Дебору вдоль стены, загораживая ото всех, кто попадался на пути, держа их на расстоянии изрядной дозой страха, так они пробрались через эту резню, словно недоступные огню святые. Но уже у самых дверей Минголле вдруг стало невыносимо грустно, в голове зазвучала простая и чистая музыка, мелодия кристальной ясности. Слабая в начале, она становилась сильнее с каждой секундой и пропитывала его все глубже. Замедлив шаг, он рассмотрел у дверей девушку и стриженного под ежик юношу, устроивших прежде «концерт»; лица пусты, глаза плотно и напряженно зажмурены. Колокола и грусть, грусть и колокола. Плотная ртутная смесь, затормаживающий дурман. Минголла силился отбросить эту грусть, приглушить колокола, но ужас не давался в руки, коротко вспыхивал и пропадал, словно уговаривая не тратить больше силы на борьбу. Печальная блюзовая музыка убивала Минголлу, замораживала его, завлекала и звенела, угрюмые сирены заставляли желать покоя и снова покоя, растаять в вибрации дребезжащих нот, вернуться и остаться навсегда в воображаемом месте, в серой тайной глубине, в долине духа, в крошечной ямке, достаточно просторной для свернувшейся в калачик сонной души, и даже крики и визги тоже вплетались в эту музыку хоральным контрапунктом. Минголла недоумевал, почему Дебора ничего не делает, почему она просто стоит здесь, неужели она не поможет... а впрочем, не важно, лучше растаять, прислониться к стене, пусть музыка и грусть дрожат у него внутри, пробивая конструкции мыслей, не так уж она плоха, эта пустота, эти дуновения, как будто проваливаешься в сон, клетка за клеткой захлопывается, зрение сужается... и тут его что-то обожгло изнутри, что-то схватило и потащило, он почувствовал, как Дебора соединяет его силу со своей, и эта изгибающаяся лихорадочная энергия встраивается в красный грохот мыслей, гнева и отвращения, маленькая девушка пронзительно закричала, метнулась в сторону, стриженный под ежик юноша вздрогнул, прикусил губу, кровь размазалась по подбородку, музыка и грусть расщепились на фрагменты ужаса и холодных звуков.