Жизнь, Вселенная и все остальное
Шрифт:
Тут мимо вновь проплыл Слартибартфаст.
— Уф, нащупал, — сообщил он. — Сейчас промотаем всю эту чушь. Главное — не кивайте ему!
— А теперь преклоним наши головы в знак оплаты, — произнес голос, а потом пробормотал ту же фразу гораздо быстрее и задом наперед.
Огни зажглись и потухли, столбы исчезли, мужчина, пятясь, растворился в пустоте, а Вселенная проворно сложилась обратно в привычную картину.
— Уловили суть? — спросил Слартибартфаст.
— Я изумлен, — сказал Артур, — и потрясен.
— А я спал, — заявил вынырнувший откуда-то Форд. —
И вновь они балансировали на краю ужасно высокого утеса. Ветер обдувал бухту, где останки одной из крупнейших и мощнейших космических флотилий в истории Галактики поспешно превращались из пепла в исходное состояние. Грязно-розовое небо померкло, посинело, вновь окуталось мраком. Клубы дыма струились с небосклона и влезали обратно в корабли.
Теперь события мелькали задом наперед с почти неподвластной глазу быстротой, и, когда вскорости огромный боевой звездокрейсер сбежал от них, точно они показали ему «козу», Форд с Артуром едва успели сообразить, что это и есть момент, когда они подключились к инфоиллюзии.
Но теперь все происходило слишком уж молниеносно — сплошное видеотактильное пятно, которое волокло их сквозь века галактической истории, крутясь, дергаясь, мерцая. Звук превратился в монотонный звон в ушах.
Периодически в головокружительном мельтешений событий они выделяли, скорее чутьем, чем зрением, ужасные катастрофы, кошмарные преступления, катаклизмы, и всегда они были связаны с определенными, вновь и вновь возникающими образами — единственными, которые ясно выступали из беспорядочной лавины исторических фактов: крикетная калитка, твердый красный мячик, беспощадные белые роботы, а также нечто смутное — что-то темное, закрытое облаками.
Также эта стремительная гонка по водопадам времени подарила им еще одно четкое ощущение.
Если последовательность размеренных щелчков, записанную на пленку, прокручивать с ускорением, одиночные щелчки постепенно сольются в постоянный, повышающийся тон. Аналогично последовательность отдельных впечатлений сливалась тут в единое чувство — хотя на чувство оно как-то не походило. Если это и было чувство, то абсолютно бесчувственное. То была ненависть, слепая ненависть. Она была холодна — и то был не ледяной хлад льда, но холод стены. Она была безлична — не как неизвестно чей злобный вопль в толпе, но как отпечатанный на принтере квиток за неправильную парковку. И она была смертельно опасна — и вновь не на манер ножа или пули, но наподобие кирпичной стены поперек шоссе.
И аналогично повышающемуся тону, который, забираясь все выше и выше, будет по дороге менять характер и обретать мелодичность, так и это бесчувственное чувство возвысилось до невыносимого, если и немого, вопля. Внезапно почудилось, что это вопль вины и отчаяния.
И так же внезапно оно стихло.
В вечерней тиши они стояли на вершине холма.
Солнце клонилось к закату.
Вокруг них расстилались нежно-зеленые поля и луга. Птицы выражали в песнях свое мнение обо всем этом — по-видимому, благоприятное. Невдалеке слышались голоса играющих детей, а чуть подальше в раннем сумраке виднелся небольшой городок.
Похоже, в основном он состоял из низеньких зданий, построенных из белого камня. На горизонте маячили симпатичные круглые холмы.
Солнце почти закатилось.
Словно ниоткуда, зазвучала музыка. Слартибартфаст дернул за ручку, и она умолкла.
Какой-то голос произнес: «Это…» Слартибартфаст дернул за ручку, и он умолк.
— Я сам вам поясню, — прошептал старец.
То был мирный край. Артур пришел в безмятежное настроение. Даже Форд, похоже, повеселел. Они немного прошли в сторону города, и инфоиллюзия травы приятно пружинила под ногами, а инфоиллюзии цветов безупречно благоухали. И только Слартибартфаст ежился, точно ему было не по себе.
Старец остановился и поднял глаза к небу.
Артуру пришло в голову, что раз они добрались до конца, точнее, до начала всех ужасов, которые смутно пережили, сейчас должна стрястись беда. Ему не хотелось думать, что эту идиллическую страну постигнет несчастье. Он тоже задрал голову. В небе ничего не было.
— Что, неужели сейчас на это место нападут? — спросил он. Он сознавал, что находится внутри фильма, но все равно нервничал.
— Никто на это место не нападет, — сказал Слартибартфаст с неожиданным волнением в голосе. — Это исток всему. Это та самая планета и есть. Криккит.
Он уставился вверх.
Небосвод, от горизонта до горизонта, с востока до запада, с севера до юга, был абсолютно черен.
11
Топ-топ.
Шшшшрр.
— Рада быть полезной.
— Затвори пасть.
— Спасибо.
Топ-топ-топ-топ-топ.
Шшшшрр.
— Спасибо, что осчастливили простую скромную дверцу.
— Чтоб твои диоды сгнили и выпали.
— Спасибо. Вам того же.
Топ-топ-топ-топ.
Шшшшрр.
— Польщена честью раскрыться перед вами…
— Сгинь.
— …и премного довольна вновь затвориться с сознанием выполненного долга.
— Сгинь, тебе говорят, дурилка пластиковая.
— Спасибо за внимание.
Топ-топ-топ-топ.
— Уф!
Зафод остановился. Он уже много дней шлялся, не зная покоя, по «Золотому сердцу», но еще не было случая, чтобы какая-нибудь дверь сказала: «Уф!» Да и сейчас он был почти уверен, что «Уф!» исходило не от двери. Не характерное для дверной речи выражение. Чересчур осмысленное и лаконичное. Кроме того, в звездолете просто не нашлось бы столько дверей — пресловутое «уф» прозвучало так, будто его произнесли сто тысяч человек разом. А ведь Зафод был на борту один.
Было темно. Зафод отключил большинство второстепенных систем и механизмов. Корабль лениво дрейфовал где-то в галактической глуши, окруженный чернильно-черной пучиной космоса. Откуда здесь взяться сотне тысяч людей и что они хотели сказать этим своим «Уф!»?
Зафод огляделся по сторонам — то есть взглянул в оба конца коридора. И там и сям царил глухой мрак. Только тускло-розовые каемки вокруг дверей, мерцавшие в такт их речам, — Зафоду так и не удалось придумать, как заткнуть им глотки.