Жизнь Вудхауза
Шрифт:
Этот мир населяли мужчины. Девочек не было, если не считать юных служанок или дочерей директора, ежели они у него были. В ранних книгах Вудхауза девушки появляются редко, а если и встречаются, то от них одна морока. Без цивилизующего влияния женщин внеклассная жизнь учеников обычно либо связана была со спортплощадкой, где разрешалось бегать и бороться, либо превращалась в поиск запретных удовольствий — вроде побега из пансиона после десяти вечера, когда двери уже заперты: через окно и вниз по трубе. В «Белом пере» мальчики сбегают поиграть на бильярде и покурить турецкие сигареты, а в романе о Майке главный герой выражает свою нелюбовь к рутине тем, что в предутренние часы прокрадывается на первый этаж и слушает граммофон директора. Нарождающуюся анархию мальчишеского сообщества направляли в русло спортивных игр, а когда спорт не помогал, порядок наводили старосты пансионов, имевшие право сечь провинившихся тростью — это называлось «погладить».
Мальчики занимались разными видами спорта: от «пятерок» (разновидности гандбола) и кроссов до бокса и крикета. Вудхауз прекрасно играл в командные игры и гордился своим мастерством; в Далвиче он пробился в первую команду
В зрелом возрасте Вудхауз продолжал посещать игры первой команды колледжа — неизменно в серых брюках-гольф, серой куртке и серой фетровой кепке. В 1938 году, в пятидесятилетием возрасте, он устроил для победившей крикетной команды обед в Вест-Энде и сводил игроков в «Палладиум». Все 30-е годы он переписывался с игроком команды Далвича и сборной Англии Стюартом Гриффитом по прозвищу Билли, проявлял искренний интерес к его спортивной карьере, присылал ему деньги и свои книги, а однажды пообедал с ним в ресторане «Савой-грилл». В 1946 году, проведя семь страшных лет в оккупированной нацистами Европе, он писал одному из друзей: «Не странно ли — когда надо бы волноваться о положении дел в мире и о собственных бедах, я сейчас способен думать только о том, что Далвич может выиграть все матчи сезона и превзойти рекорд 1909-го». Вудхауз до конца дней будет всерьез считать себя своим в этом особом мирке. Оруэлл в своем знаменитом эссе о Вудхаузе [20] утверждал, что тот «долгие годы оставался мыслями в своем колледже». Вудхауз оспаривал этот вывод, но как-то раз откровенно признался, что он являет собой «запущенный случай человека, остановившегося в своем душевном развитии… С восемнадцати лет я, похоже, не продвинулся ни на шаг».
20
См. в настоящем номере: Дж. Оруэлл. В защиту П. Г. Вудхауза (с. 123).
Как и самые умные и целеустремленные мальчики той поры, Вудхауз пошел «по классической стезе»; позднее он говорил: «Для меня как писателя ничего лучше быть не могло». Школьный путь Вудхауза представлял собой движение от одного титана античности до другого, от Эсхила — до Фукидида (которого мальчики окрестили Тьфукидидом). Однако попытки критиков провести параллель между его произведениями и античной классикой Вудхауз всю жизнь отметал с типичной для него беззаботностью. В 1969 году молодой оксфордский филолог-классик спросил его в письме, осознает ли он влияние Плавта или Теренция (так, есть совпадения между одним фрагментом в «Сам себя наказующем» Теренция и в романе «Везет же этим Бодкинам!»). На что Вудхауз ответил:
Безусловно, эти два фрагмента очень похожи, что может быть объяснено исключительно сходством мыслей Плавта и моих, поскольку хотя в Далвиче мы читали многих авторов, но ни Плавт, ни Теренций отчего-то мне не попадались. Почему? Быть может, потому что П. и Т. считались чересчур откровенными?.. Но Аристофана-то мы читали, а он ничуть не более сдержан.
Вудхауз всегда искренне стремился быть нормальным и самодостаточным человеком; он был из тех мальчиков, что не расстаются с книгами. По аллюзиям в его юношеских рассказах из школьной жизни видно, что его библиотека в годы взросления включала поэзию Теннисона и Браунинга, кое-что из Диккенса, Киплинга, Конан Дойла, Джерома К. Джерома, а также ныне позабытых поздневикторианских писателей, вроде Барри Пейна и Джеймса Пэйна. Пелем также был страстным поклонником Гилберта и Салливана; его ранние книги изобилуют цитатами из их опер. Вудхауз вспоминал, что, в первый раз попав в театр — на постановку оперы Гилберта и Салливана «Пейшенс» в Кристал-Пэласе, — был «совершенно опьянен радостью. Я думал, что лучше этого ничего на свете не бывает». По программе же он изучал английскую литературу от «Рассказа рыцаря» до «Королевы фей». Классные журналы свидетельствуют, что по большинству предметов будущий писатель тогда успевал средне.
На развитие Вудхауза-литератора особенно повлияли трое его учителей. Уильям Бич-Томас, классный руководитель Вудхауза в четвертом классе (1897 год), был одним из тех редких людей, кому удалось, оставив учительство, стать хорошим журналистом. В 1898 году Бич-Томас ушел из Далвича и устроился в «Глоуб», ведущую лондонскую вечернюю газету тех лет, впоследствии прославился как военный корреспондент и удостоился рыцарского титула. Вудхауз, видимо, произвел на него впечатление и как ученик, и как редактор «Аллейнианца» [21] , поскольку в 1903 году Бич-Томас предложил бывшему подопечному первую журналистскую работу. В колледже на молодого Вудхауза повлиял и библиотекарь Филип Хоуп, везде появлявшийся с кипой книг под мышкой. Хоуп был блестящий педагог, а его занятия, как вспоминал позднее один из учеников, были «необычными и захватывающими… Едва ли кто-либо мог лучше него научить писать прозу и стихи; мы часто сидели будто зачарованные, пока он с поразительной скоростью и изяществом приводил все новые и новые варианты какой-нибудь фразы или строчки
21
Школьный альманах Далвич-колледжа, который Вудхауз редактировал.
Молодой человек, сидевший на террасе каннского отеля «Манифик», смутился — верный знак, что англичанину сейчас придется объясняться по-французски [22] .
Бич-Томас и Хоуп производили сильное впечатление, но в жизни Вудхауза-школьника была и еще более заметная и внушительная персона. В золотой век Далвича его возглавлял Артур Герман Гилкс, о котором Вудхауз говорил, что это «один из общепризнанных великих директоров». Гилкс стал директором в 1885 году и на 1890-е пришлась его лучшая пора. Крупный, белобородый — точь-в-точь викторианский образ Всевышнего — Гилкс как-то раз заявил одному старосте, что предпочитает увидеть его в гробу, чем услышать из его уст бранное слово. В книгах Вудхауза директора колледжей внушают благоговение, даже если над ними смеются: говоря словами мистера Муллинера, «директор — это что-то вроде смеси „Бытия“ Эпстайна [23] и чего-нибудь такого из Откровения [24] ». Гилкс умел заворожить аудиторию не хуже Филипа Хоупа и казался неким небожителем: мог объявить войну словечкам вроде «препод» и «трояк» и тут же, без паузы перейти к чтению «Sartor Resartus» Карлейля. «Это было умопомрачительно, — вспоминал Вудхауз, — но у меня при виде его душа все равно уходила в пятки».
22
Перевод Н. Усовой, А. Соколинской.
23
Джейкоб Эпстайн (1880–1959) — американский скульптор, автор композиций на библейские сюжеты.
24
«Голос из прошлого». Перевод И. Гуровой.
Юный Вудхауз так же сильно боялся лишь еще одного человека — собственной матери. В 1895 году, на второй год в колледже, его счастливую новую жизнь омрачило возвращение родителей из Гонконга. Эрнест Вудхауз вернулся домой в сорокалетием возрасте; они с Элеонорой поселились в Далвиче по адресу Крокстед-роуд, 62. Армин и Плам съехали из пансиона и поселились с родителями, которых не видели пятнадцать лет и едва знали. Близость не принесла радости. К своему ужасу, Вудхауз узнал, что отец страдает запорами; каждое утро начиналась гонка — требовалось «добраться до единственного мужского туалета в доме раньше отца, потому что он просиживал там по два часа кряду». Жизнь обоих мальчиков (Певерил остался пансионером в Элизабет-колледже) еще сильнее осложнилась с появлением четвертого сына, Ричарда Ланселота Дина (в семье его звали Дик). В произведениях Вудхауза редко фигурируют матери или отцы, но младенцам достается еще меньше внимания. Типичный пример тому — отношение к детям Фредди Виджена из сборника «Юноши в гетрах»:
К младенцам он относился своеобразно. Как-то с ними муторно. Взгляд холодный, слюну пускают изо рта… Посмотришь и задумаешься, впрямь ли человек — венец природы? [25]
Переезд на Крокстед-роуд, в запущенный и нездоровый лондонский район, ничего хорошего не принес, и эксперимент этот продолжался недолго. Эрнест проявлял трогательную заботу о детях, и Пелем любил его, а вот Элеонора держалась холодно и не поощряла мечтательность и непрактичность сына. Летом 1896-ro, под конец учебного года, Вудхаузы, подобно многим другим семьям лондонского среднего класса, обремененным взрослеющими детьми, стали задумываться о переезде в деревню. В конце концов они остановились на «Старом доме» — доме XVII века из красноватого песчаника, построенном роялистами на окраине Стейблфорда — деревеньки, раскинувшейся вблизи Бриджнорта в Юго-Восточном Шропшире. Если Далвич казался «благоуханным оазисом», то Шропшир был и остается райским уголком сельской Англии, куда Вудхауз будет возвращаться в каждой своей книге, вызывая к жизни «видения тенистых садов, звуки и запахи природы и серебристый Северн, сверкающий вдали сквозь ветви деревьев». Стейблфорд окружало несколько усадеб; эти обширные, содержавшиеся в идеальном порядке владения станут прототипом замка Бландинг. В предисловии к первому роману о Бландингском замке он писал: «Счастливейшие дни моего детства протекли под Бриджнортом». По сельской Англии Вудхауз тосковал всю жизнь.
25
«Noblesse oblige». Перевод Н. Трауберг.
До той поры — а ему уже исполнилось четырнадцать — Вудхауз кочевал по тетушкам, бабушкам и дядюшкам-священникам. «Старый дом» в Стейблфорде стал его первым настоящим домом. И все же одинокое неприкаянное детство оставило свой след.
В школе, писал Вудхауз, «неприятности переживаешь в одиночестве», но и дома он так и не сблизился с родными. Далвич дал мальчику все, в чем он нуждался. «Роль личных отношений в колледже, — заметил он, — невелика, но ощутима». Он вспоминал: «Дома я был совершенно бессловесен и нелеп. Представьте себе эдакого большеногого монаха-трапписта, который то и дело опрокидывает столики с бесценным фарфором, и перед вами — молодой Вудхауз». Понятно, почему именно в Стейблфорде он завел свою первую собаку — дворнягу по кличке Боб. Особая привязанность к собакам всех пород, особенно к пекинесам, поселилась в сердце Вудхауза навсегда.