Жизнь взаймы
Шрифт:
– Навались! – и прижал ею стопку.
Обрадованный народ бросился мне помогать: всегда приятно, когда ты можешь сделать что-то знакомое и полезное.
После этого мы прямо с холстинами повесили ЭТО сушиться. Народ начал меня яростно расспрашивать – что же это мы такое делаем и как оно нам поможет бить врагов. Я им ответил максимально откровенно:
– А хрен его знает. Но монет нам за это дадут.
– Кто даст?
– А хрен его знает.
Разговор как-то сам собой заглох. Ребята интуитивно почувствовали, что надо помолчать, иначе вновь две недели будут толочь дерьмо в ступе, а это
Высушив лист, начал думать: можно ли то, что держу в руках, назвать бумагой? Если писать на этом продукте пока вряд ли можно, тут еще пробовать и пробовать, то для некоторых других целей вполне подходит, так что смело можно эксперимент считать удачным. Для каких целей мне придется использовать основную массу полученного продукта, я благоразумно промолчал…
Человек, который две недели, как проклятый, наяривает каждый вечер колотушкой, испытывает эмоциональную привязанность к результатам своего труда, и нельзя его травмировать.
Выбрав пару листов более-менее равномерной фактуры и проклеив их, как положено, с двух сторон, с удивлением обнаружил, что на них даже писать можно. Чернила изготовил черные. Толченый уголь, вода, немного клея, самогонки и белой глины. Написав каждому на куске листа его имя, роздал ребятам такой сувенир на память о первой бумаге, которую мы изготовили.
То, что она была желтой, меня не волновало: как-то бабы нитки отбеливают – придумаем, как бумагу отбелить, пергамент тоже желтоватый выходит. А вот равномерность и тонкость листа – тут уж действительно только тренировка того, кто с ситом работает. Недаром учитель рассказывал: очень почетная профессия была. Результат работы многих людей зависел от его мастерства, ну и расход материала тоже немаловажный фактор. Тут как с луком – пока шишек не набьешь, не научишься.
Напрасно я про лук вспомнил: сразу настроение испортилось. Собрав стрелы, пошел к Кериму. Тренироваться и получать свою порцию палок. Но дело двигалось. Объединенное сознание оказалось очень способным к учебе, особенно при постоянном давлении неотвратимых палок.
Зря розги в школе отменили в наше время – предки не дураки были, умели создавать стимулы к плодотворной работе. Насколько я знаю, в определенных элитных английских учебных заведениях до сих пор и палок могут дать, и в карцер посадить, и никто это не думает отменять.
В субботу меня допрашивали атаманы. То, что рассказал, им не очень понравилось. Централизация раздробленного Литовского княжества, его уния с Польшей создавали серьезную угрозу независимости, но атаманы согласились, что формальная вассальная клятва Витовту – меньшее из зол. Перспектива, что через восемь с половиной лет Орда разгромит все, а на опустошенную землю хлынут поляки, насаждая католицизм и загоняя в кабалу всех, кто остался в живых, заставила их скрипеть зубами.
– Крепости – оно понятно, но зачем нам ладьи строить?
– Ладьями Днепр перекроем, не дадим басурманам переправиться, если что.
Тут возник спор – некоторые отстаивали точку зрения, что, сделав большие плоты и пустив коней вплавь, татары все равно переправятся; другие над ними смеялись и доказывали, что, перекрыв ладьей путь плоту, всех из луков перебьешь под защитой высоких бортов. Я про пушки не рассказывал – когда будет что показывать, тогда и поговорим. Сам склонялся к тому, что без пушек от одних ладей толку мало будет. С плота под защитой щитов тоже из лука стрелять можно. А кто лучше стреляет – так в этом пункте с татарами лучше не соревноваться.
В конце концов все принципиальные вопросы были решены. Поговорили про летние походы – у каждого были свои планы, у нас тоже, так что совместные действия решили оставить на усмотрение атаманов. Каждый старался выведать у другого, как и где тот намерен добычу хапнуть и какой хабар надеется к осени домой привезти. При этом ничего не говоря о собственных планах.
Очень мне это напомнило тусовки бизнесменов. С виду все друзья, в огонь и в воду за тебя пойдут. На словах. А на деле каждый норовит урвать у другого, что плохо лежит. И не надо сравнивать их с волками: волки добьют слабого с голодухи, когда другого выхода нет, – представить себе, что они это делают для развлечения, от скуки, просто невозможно. Так, задушевно пообщавшись, атаманы, прихватив по два бочонка ликера, разъехались по домам. Три большие бочки ликера как корова языком слизала.
В этот же вечер наконец-то подарил девушке чудо-веретено и показал, как им пользоваться. Это был первый раз, когда у девушки на вечерницах могла кончиться кудель, – обычно ее брали с запасом, едва половину выматывали. С учетом того, сколько времени все охали и ахали, каждая хотела потрогать, работала машинка всего ничего, а ниток накрутила раза в два больше обычного. И самое главное – не рвала нитку. Последнюю неделю мучился по вечерам, никак не мог добиться нужного результата, пока не додумался, как прижимать катушку к валу и регулировать силу трения.
Когда в этот вечер нас оставили одних, проследив, чтоб между парнем и девушкой был плетень, Мария, потупив глаза, сказала:
– Я твоим веретеном до осени все приданое себе сотку.
Она выжидающе замолчала. Недолго думая, брякнул:
– Значит, жди осенью сватов.
Девушка довольно улыбнулась, поцеловала меня в щеку, но продолжала молча стоять, ожидая еще чего-то. Пришлось подтолкнуть мыследеятельность в нужном направлении, в результате выдал:
– Я до осени хату построю возле новой крепости – там с тобой и жить будем.
Тут девушка уже расцвела, как дикая роза, подарила страстный поцелуй и убежала домой.
При всей своей эмоциональности девушки очень практичные существа, поэтому род человеческий еще не вымер.
Потом началась Масленица – это была неделя непрерывного гулянья, народ вытащил столы на площадь, каждый день начинался с того, что все несли из дому, кто что наготовил, атаман выставлял коллективу маленький бочонок ликера. Плотно позавтракав, чем Бог послал, народ начинал развлекаться. Пели хором песни, плясали в сопровождении бубна и дудки. Причем дудкой владели многие и искренне делились своим талантом с окружающими, устраивая немыслимую какофонию.