Жизнь

де Мопассан Ги

— Так, так, я понял вас. Вам в тягость ваше… ваше вдовство. Вы женщина молодая, здоровая. Словом, это естественно, вполне естественно.

Он снова заулыбался, давая волю присущей ему игривости деревенского кюре, и ласково похлопал Жанну по руке.

— Заповедями это дозволено, совершенно дозволено: «Только в браке пожелаешь себе мужа». Вы ведь состоите в браке, правда? Так не затем же, чтобы сажать репу.

Теперь она, в свой черед, не понимала его намеков. Но как только смысл их стал ей ясен, она залилась

краской и разволновалась до слез:

— Ах, что вы, господин кюре? Как вы могли подумать? Клянусь вам… клянусь…

Она захлебнулась от рыданий.

Он был поражен и стал успокаивать ее:

— Ну, что вы, я не хотел вас обидеть. Я только пошутил немножко; почему не пошутить честному человеку? Но положитесь на меня, положитесь смело. Я побеседую с господином Жюльеном.

Она не знала, что ответить. Теперь ей хотелось уклониться от его вмешательства, которое могло оказаться бестактным, а потому вредным. Но она не посмела и поспешила уйти, пробормотав:

— Благодарю вас, господин кюре.

Прошла неделя. Жанна провела ее в томительной тревоге.

Как-то вечером Жюльен весь обед посматривал на нее странным взглядом, посмеиваясь, как всегда, когда бывал игриво настроен. Он даже слегка ухаживал за ней с чуть заметной иронией, а когда они гуляли потом по большой маменькиной аллее, он шепнул ей на ухо:

— Говорят, между нами мир?

Она не ответила. Она всматривалась в черту на земле, почти уже заглушенную травой. Это был след маменькиной ноги, и он стирался, как стирается воспоминание. А у Жанны сердце сжималось от тоски, ей казалось, что она затеряна в жизни, безмерно одинока.

— Я лично очень рад, — продолжал Жюльен. — Я только не желал навязываться.

Солнце садилось, вечер был теплый и тихий. Жанне хотелось плакать, хотелось излить душу другу, прижаться к нему и пожаловаться на свое горе. Рыдания подступили ей к горлу. Она раскрыла объятия и упала на грудь Жюльену.

Она плакала. А он в недоумении смотрел на ее затылок, потому что лицо было спрятано у него на груди. Он решил, что она по-прежнему любит его, и запечатлел снисходительный поцелуй на ее волосах.

Вернулись они молча. Он вошел с ней в ее спальню и провел у нее ночь.

Так возобновились их былые отношения. Он осуществлял их как обязанность, однако довольно приятную, она же терпела их как тягостную и мучительную необходимость, с твердым намерением прекратить их навсегда, едва только забеременеет вторично.

Но вскоре она заметила, что ласки мужа не похожи на прежние. Они стали, пожалуй, искуснее, но сдержаннее. Он обращался с ней, как осторожный любовник, а не как безмятежный супруг.

Она удивилась, стала наблюдать и вскоре заметила, что ласки его неизменно обрываются до того, как она может быть оплодотворена.

Однажды ночью она прошептала ему, уста к устам:

—

Почему ты не отдаешься мне всецело, как прежде?

Он захохотал:

— Понятно почему, — чтобы ты не забеременела.

Она вздрогнула.

— Почему ты не хочешь больше детей?

Он застыл от изумления.

— Как? Что ты говоришь? Ты с ума сошла? Еще ребенка? Ну нет, увольте. Довольно, что один тут пищит, отвлекает всех и стоит денег. А еще второго? Благодарю покорно!

Она обхватила его, осыпала поцелуями и между ласками шепнула:

— Милый, умоляю тебя, сделай меня еще раз матерью.

Но он рассердился, как будто она оскорбила его.

— Право же, ты не в своем уме. Прошу тебя, прекрати эти глупости.

Она замолчала и про себя решила хитростью добиться от него желанного счастья.

Теперь она старалась продлить его ласки, разыгрывала комедию безумной страсти, судорожно прижимая его к себе в притворном упоении. Она прибегала ко всяческим уловкам, но он не терял самообладания и не забылся ни разу.

И тут, когда неотступное желание совсем истерзало ее, когда она дошла до предела и готова была всем пренебречь, на все дерзнуть, она снова отправилась к аббату Пико.

Он кончал завтрак и был очень красен, потому что после еды всегда страдал сердцебиением. Увидев ее, он закричал: «Ну, как?»— ему не терпелось узнать результаты своего посредничества.

Теперь она была решительнее, отбросила стыдливую робость и отвечала прямо:

— Мой муж не хочет больше иметь детей.

Аббат повернулся к ней, живо заинтересовавшись и собираясь с любопытством священника порыться в тех альковных тайнах, которые развлекали его в исповедальне. Он спросил:

— Как же так?

Несмотря на всю свою отвагу, она смутилась и не знала, как объясниться:

— Ну… ну… он отказывается сделать меня матерью.

Аббат понял, он был сведущ в этих делах, и принялся допрашивать о мельчайших подробностях с жадностью мужчины, обреченного поститься.

Потом он подумал немного и спокойным тоном, как говорил бы о хороших видах на урожай, во всех деталях начертал ей план умелых действий.

— Дитя мое, вам осталось одно средство — обманите его, скажите, что вы беременны. Он перестанет остерегаться. Вы и забеременеете на самом деле.

Она вспыхнула до корней волос, но решила не отступать ни перед чем:

— А если… если он мне не поверит?

Кюре хорошо знал способы направлять людей и держать их в руках:

— Оповестите всех о своей беременности, рассказывайте о ней направо и налево; под конец придется поверить и ему.

Затем, как бы желая оправдать себя за эту хитрость, он присовокупил:

— Вы вполне в своем праве, церковь допускает сношения между мужчиной и женщиной лишь во имя продолжения рода.