Жизненное пространство. Трилогия
Шрифт:
Вышли мы уже втроем, поскольку на Лома у меня образовались некие планы на случай, если Боров окажется слишком упрям. Связав обоих пленников нейлоновым шнуром, я заставил каждого из них снять ботинки и положил в каждый по кусочку гравия. Надо было исключить возможность нештатных действий со стороны моих подопечных, а когда в подошву впивается острый предмет, особо не побежишь.
Лаз представлял собой колодец, уходящий под землю метра на четыре, куда надо было спускаться по витой железной лестнице. Боров походя щелкнул большим выключателем, когда мы достигли дна колодца, вспыхнул неяркий желтый свет, который давали пыльные лампы промышленного освещения, забранные в толстостенные решетчатые плафоны. Построившись в шеренгу, мы двинулись вперед: Боров впереди, за ним Лом и замыкающим я, с веревкой, притороченной к поясу. Понукать пленников особо не пришлось – хоть коридор и был прямым, почти без резких поворотов, но что-то зловещее и тревожное витало в воздухе. По мере того, как мы продвигались вперед, я на всякий случай отмечал ориентиры. Постепенно мне стал понятен нервный настрой Борова и его подручного: коридор был искусственным, его создали уже внутри каких-то других коммуникационных тоннелей, видимо, чтобы то, что было в лаборатории,
Одному мне переговоры с братвой не потянуть, а теперь есть реальный шанс не только вернуть Дашу, но и получить некое влияние на группировку Борова. Есть нечто такое, что любой амбициозный и достаточно беспринципный человек ценит часто гораздо выше собственной жизни и репутации, и это – власть над другими людьми, возможность распоряжаться чужими жизнями, карать и миловать. Именно это я и хотел предложить Лому в обмен на мир. Кроме того, тогда появлялся реальный рычаг давления на этого хитрого и, без всякого сомнения, опасного бандюка. Но это подождет до того времени, когда мы выйдем на место ночевки, то есть часов через шесть. Там, с глазу на глаз, можно будет и поговорить с начальником охраны Борова. Думаю, что мое предложение придется ему по душе.
К захоронке мы вышли уже спустя сорок минут. Я приторочил пленников спиной друг к другу у разных деревьев так, чтобы услышать, если бандиты захотят пообщаться. На землю пал туман, в его густом, похожем на овсяный кисель мареве любое слово или звук отчетливо будут слышны. Затем я навестил тайник и подготовил все к взрыву. Место засвечено, сюда больше возвращаться нельзя. За то время, пока я довооружался, оба пленника не произнесли ни звука. Правда, Боров жалобно стонал, видимо я слишком сильно приложил его по лбу. Снова связав обоих пленников, я жестом указал направление, и мы быстрым шагом двинулись к месту встречи. Я сообщил Норду, чтобы двигался сразу к деревне. В плане подготовки такого мероприятия, как затевавшийся обмен, я доверял Юрису полностью.
Местность кишела всякой живностью, пару раз пришлось отгонять стайку слепых собак, чуявших страх обоих пленников. Но после того, как я пристрелил вожака, собаки отстали и вернулись к трупу товарища, чтобы сожрать его и начать дележку освободившейся вакансии. От бандитской базы с запада нас надежно прикрывал невысокий горный хребет, тянущийся на северо-восток километров на десять. Лесополоса напоминала обычный лес, но чувствовалось, что в свое время тут поработал человек: иссохшие, перекрученные деревья росли слишком правильно и были почти все одного возраста. Шли мы по узкой тропинке, петляющей среди черных, совершено не похожих на живые, деревьев. Лес в Зоне вообще не подчиняется никаким законам природы, общее ощущение от него можно охарактеризовать как «застывший и ждущий чего-то». Затаившаяся внутри каждой последней травинки жизнь, казалось, только ожидала сигнала к пробуждению. Что мешало в этом странном месте смене времен года и каким образом небо почти всегда оставалось пасмурным, так никто и не выяснил. Как и многие другие вопросы, на эти тоже ни у кого не было ответов, окружающий мир либо принимаешь таким, какой он есть, либо ищешь себе другое место под солнцем. Многие из тех, кого я тут встречал, говорили о некоем денежном минимуме, который им нужен, чтобы свалить отсюда и отправиться куда-то еще, где, по их мнению, рай земной и море водки с озерами пива и плавающей в них воблой. Проходило какое-то время, старатели пропадали за «колючкой», подняв достаточное количество хабара и… возвращались обратно, максимум через пару недель. Многие, страшно выпучив глаза, плели байки о некой «магии Зоны», якобы метившей бродяг и заставлявшей их возвращаться. Но все это были просто отговорки. Мир обычных людей очень жесток к тем, кто живет по законам войны. Инстинкты говорят тебе одно, а уголовный кодекс и подводные течения, скрывающие острые рифы подвохов обыденности, – совершенно другое: будь как все, не выделяйся. Глотай обиды, помалкивай, а унижение будет чем-то вроде постоянного захребетного паразита, причиняющего нестерпимую душевную боль. Иначе минимум, что тебе светит – это лет семь тюрьмы за вооруженный разбой или «пятнашка» за убийство с причинением «особо тяжких». Как ни парадоксально это звучит, но мне, как человеку, сумевшему выжить и там, и там, мир обычных людей кажется гораздо опасней. В этом мире не важно, насколько быстро ты умеешь убивать или как хорошо маскируешься. У мирян всегда есть способы тебя отыскать и вычислить. Мне повезло в том плане, что, помимо боевой подготовки, нам давали навыки оперативной работы в глубоком тылу. Стать незаметным на «гражданке» было моей главной боевой задачей, и мне удалось успешно ее выполнить: я ни разу не нарушил закон так, чтобы меня поймали, ни единым словом или поступком не вызвал неудовольствия начальства или коллег. Разве что меня считали слишком замкнутым и флегматичным, но за все годы мирной жизни я только один раз побывал в КПЗ, да и то этот случай пошел мне на пользу, так как его следствием стало знакомство с Ник-Ником. А потом я попал сюда. С детства я запомнил одну вещь: у каждого человека есть место в этом мире, нужно только прислушиваться к себе, искать в окружающем пространстве знаки и приметы, которые приведут тебя туда, где ты будешь дома.
Как только вижу серое, с сизыми подушками облаков небо Зоны, сразу вспоминаю своего приятеля, соседа по площадке. В армейку нас забирали одновременно, только он всеми правдами и неправдами отбрыкивался и хотел остаться на «гражданке». Звали его Серега. Меня занесло
– Тоха! Васильев, ты? – внезапно услышал я оклик.
Конечно, я сразу узнал приятеля, хотя теперь это был уже совсем другой человек. Лицо приобрело тот красноватый оттенок, какой бывает у пьяниц. Глаза водянистые, вместо четырех нижних передних зубов – фиксы [178] , походка стала более уверенной, но добавилась легкая хромота. Радости по поводу встречи я не испытал, скорее – любопытство и настороженность. Тем не менее, мы пожали друг другу руки и обнялись. Потом вернулись в подъезд и поднялись в Серегину квартиру. Он теперь жил с девчонкой, которую я раньше видел на одной из школьных вечеринок, она была на два класса младше нас. Помню, что звали ее Неля, это была высокая, немного грузноватая девушка с громким, взрослым голосом, главной деталью ее внешности можно считать удивительно чистые и наивные голубые глаза. В остальном – ничего особенного. Серега усадил меня за стол, выпили, закусили крупно нарезанными помидорами с луком и молодым картофелем с постным маслом. Жил Серега бедно, но, после третьей фазы розлива, посвятил меня в свой план быстрого обогащения. Он торопливо рассказал мне, как вышел на вербовщика и какие заработки сулит служба в горячей точке.
178
Фикса – жаргонное название зубного протеза, коронки из дешевого металла «под золото».
– Прикинь, Тоха: можно за месяц поллимона поднять…
– А ты в курсе, что там стреляют и можно пролететь мимо денег или потратить их все на лекарства? Брось, Серый, ты же отличный шофер, можешь зарабатывать и без этого…
– Завидуешь?
В глазах приятеля появилось не знакомое мне раньше выражение злобы: он явно обиделся, что я не разделяю его стремления разбогатеть на войне.
– Да чему тут завидовать, просто сомневаюсь, что дело выгорит. Это не твое, Серега, слишком там все отличается от того, что ты видел в армейке на действительной…
– Пошел ты!..
Серега вскочил из-за стола и замахнулся, намереваясь провести хук слева в голову. Я вовремя успел перехватить его довольно внушительный кулак, взял на болевой, стол опрокинулся. Надо ли говорить, что дело закончилось тем, что я просто ушел, извинившись перед Нелей за безобразную сцену и пару разбитых тарелок. Но девушка не рассердилась, сказав на прощание, что из всех друзей ее мужа я единственный, кто пытался, пусть неуклюже, но отговорить его от контракта. Дав свой номер почты, через который к нам в подразделение шла пересылка всей корреспонденции, я уехал. Серега вернулся из Чечни с простреленным легким и выглядел как натуральный бомж, поскольку ни денег на проезд домой, ни даже новой повседневной формы ему в госпитале после выписки не выдали. Насобирал из того, что было на вещевом складе, потом все пришлось выкинуть – вещички были так себе: частью с чужого плеча, частью почти утиль…
Добрался он до дома только через месяц, а «боевые» так и не получил, поскольку в ведомостях части и подразделения, где он служил, не было отметок о его участии в боевых действиях. Он все время повторял срывающимся от обиды голосом:
– Не было тебя там, говорят!.. Бумажки в морду тычут, а я все капитана из финчасти помню, что предлагал поделиться семьдесят на тридцать: тогда, мол, и деньги получишь, и как белый человек на самолете домой улетишь… Сука, рыло свинячье!..
Потом все было, как обычно, – суды, комиссии и наконец – разбой и тюрьма. Приятель просто вломился в продуктовый ларек с припасенной со службы боевой «эфкой». Был он еще и в сильном подпитии. Повязали их с новым корешем, таким же алконавтом, через пару часов. С тех пор Серега так и не вырвался из этого порочного круга, так точно описанного в одном комедийном фильме: «Украл – выпил – в тюрьму». Страшный этот образ жизни загубил не только его, но и Нелю, и их дочурку, которая из-за травмы головы перестала разговаривать, замкнулась в себе, старалась спрятаться, как только слышала звук чьего-либо голоса. С Серегой мы потом виделись еще пару раз, но это был разговор двух иностранцев: ничего, кроме самобичевания, переходившего в плач по загубленной жизни, я от моего приятеля не услышал. Неля спилась, не выдержав побоев от мужа и нищеты, а маленькую Танюшу забрали к себе в деревню Нелины родители. Поэтому, когда я смотрю на здешнее небо, то вспоминаю Серегу и тех многих парней, которым было не место на войне. Перед любым человеком лежит множество дорог и много дверей, которые можно открыть. Если правильно читать знаки судьбы, то непременно пойдешь верной дорогой, которая приведет к заветному порогу, за которым и есть твоя земля, твое место под солнцем.
Постепенно стемнело, идти по тропе становилось все труднее. Я сверился с картой: если взять южнее и сойти с тропы, то метрах в двухстах от нее была небольшая поляна, вполне подходившая для привала. Объяснив пленникам, что будет привал, я сменил направление, и уже через полчаса мы были на месте. Костер я запретил разводить, раздав пленным уркам только по пятьдесят граммов воды. Лом держался неплохо, видимо, еще не успел разжиреть на командирской должности, а вот Боров был никакой: он даже воду только расплескал, выпив едва полглотка. Но тут уже ничего не поделаешь: если положенец будет совсем плох, придется держать его на стимуляторах до обмена. Ну, а коли загнется уже у своих, то это будут не мои проблемы.