Жизнеописания наиболее знаменитых живописцев, ваятелей и зодчих
Шрифт:
Мне захотелось поместить это рассуждение перед самым концом этого жизнеописания, чтобы показать, какой степенью трудоспособности, упорства и деловитости обладал этот славный художник, в особенности на пользу другим живописцам, чтобы они научились ограждать себя от тех помех, от которых мудрость и мастерство Рафаэля всегда умели его оградить. Добавлю еще только то, что каждый должен был бы довольствоваться исполнением лишь тех задач, к которым он чувствует природное влечение, и не браться ради соревнования за то, чего ему от природы не дано, чтобы не трудиться понапрасну, нередко к собственному позору и себе во вред. Мало того, когда задача выполняется удовлетворительно, нечего добиваться ее перевыполнения, только чтобы перегнать тех, кто творил или творят чудеса в искусстве, благодаря великой помощи, оказываемой им природой или особой милости, ниспосылаемой им свыше. Ведь тот, кто к чему-либо не способен, никогда, сколько бы он ни трудился, не сможет подняться туда, куда с легкостью доходит другой, руководимый природой. Взять хотя бы из числа стариков того же Паоло Учелло, который, стараясь через силу идти вперед, всегда возвращается назад, а в наши дни и совсем недавно то же самое случилось с Якопо да Понтормо, да и со многими другими это бывало, как это видно на опыте и как об этом мы уже говорили и еще будем говорить. А случается это, видимо, потому, что небо распределяет свои милости по собственному усмотрению, с тем чтобы каждый довольствовался своим уделом.
А теперь, поговорив, быть может, более пространно, чем следовало, об искусстве вообще и возвращаясь к жизни и смерти Рафаэля, я скажу, что Бернардо Довицио, кардинал Биббиена, будучи его ближайшим другом, уже много лет как пытался его женить. Рафаэль же прямо не отказывал кардиналу в исполнении его желания, но всячески тянул, говоря, что он хочет еще подождать три или четыре года. По истечении этого срока и неожиданно для Рафаэля кардинал напомнил ему об обещанном. Тому, как человеку воспитанному, волей-неволей пришлось сдержать свое слово, и он согласился жениться на одной из племянниц кардинала. Однако в величайшей досаде тяготясь этими узами, он все норовил оттянуть этот брак, который спустя много месяцев все еще не был заключен. А делал он это не без уважительной причины. Дело в том, что он уже столько лет служил при папском дворе и Лев X был должен ему такую крупную сумму денег, что ему было дано понять, что сейчас же по окончании начатой им залы и в награду за его труды и доблести папа дарует ему красную шляпу, поскольку он уже решил посвятить в этот сан многих других, куда менее заслуженных, чем Рафаэль. В ожидании чего Рафаэль втихомолку продолжал заниматься своими любовными делами, превыше всякой меры предаваясь этим утехам.
И вот однажды после времяпрепровождения еще более распутного, чем обычно, случилось так, что Рафаэль вернулся домой в сильнейшем жару, и врачи решили, что он простудился, а так как он в своем распутстве не признавался, ему по неосторожности отворили кровь, что его ослабило до полной потери сил, в то время как он как раз нуждался в их подкреплении. Тогда он составил завещание и первым делом, как христианин, отпустил из дому свою возлюбленную, обеспечив ей приличное существование, а затем разделил свои вещи между двумя учениками: Джулио Романо, которого он всегда очень любил, и флорентинцем Джованни Франческо, по прозванию Фатторе, а также неким священником из Урбино, своим родственником. Далее он распорядился, чтобы на его средства в церкви Санта Мариа Ротонда был восстановлен древний каменный табернакль и чтобы там был сооружен алтарь со статуей Богоматери, под которой он выбрал место для погребения и упокоения своего праха после смерти. А все свое имущество он завещал Джулио и Джованни Франческо, назначив своим душеприказчиком мессера Бальдассаре из Пеши, в то время папского датария. А засим после исповеди и покаяния он завершил свой жизненный путь в день своего рождения, в страстную пятницу тридцати семи лет от роду. Надо полагать, что душа его украсит собою небесную обитель, подобно тому как он своей доблестью украсил земную.
Когда тело его было выставлено в той зале, где он работал, в головах его был поставлен алтарный образ, на котором только что было им закончено Преображение для кардинала деи Медичи, и при виде живой картины рядом с мертвым телом у каждого из присутствующих душа надрывалась от горя. Картину же эту кардинал после смерти Рафаэля поместил на главном алтаре в церкви Сан Пьетро ин Монторио, и она с тех пор очень высоко ценится за редкостные качества каждого изображенного на ней движения. Прах его был похоронен с теми почестями, которые заслужил столь благородный дух, и не было художника, который не заливался бы горькими слезами и не проводил бы его в последний путь. Смерть его доставила великое огорчение и всему папскому двору, потому что он при жизни занимал должность кубикулария и потому, что и папа любил его так, что оплакивал его смерть горько.
О счастливая и блаженная душа, не о тебе ли каждый человек так охотно заводит беседу, не твои ли подвиги он прославляет и не каждым ли тобою оставленным рисунком он любуется? Ведь и сама живопись могла спокойно умереть после смерти столь благородного художника, ибо, лишь только он закрыл глаза, она тотчас же как бы ослепла. Нам же, оставшимся после него, надлежит следовать его примеру как великому, вернее, величайшему благу, храня о нем благодарнейшую память, как того требуют и заслуги его, и наша обязанность, а также неустанно и наидостойнейшим образом поминая его добрым словом. Поистине, именно благодаря ему мы и обладаем единством искусства, цвета и замысла, доведенным до той вершины и до того совершенства, о которых нельзя было и мечтать, и пусть ни одна человеческая душа и не думает о том, чтобы когда-либо его превзойти. Но помимо той пользы, которую он принес искусству, он, как истинный его друг, не переставал, покуда был жив, на собственном примере показывать нам, как следует обращаться с людьми высокого, среднего или самого низкого положения. И действительно, из всех исключительных способностей, которыми он был одарен, особенно меня поражает одна: небо даровало ему силу, позволявшую ему создавать в нашем искусстве положение, которое явно противоречило нравам, сложившимся у нас, у живописцев. Дело в том, что как только наши художники (и я не только говорю о маленьких, но и о тех, которые почитают себя большими, а ведь искусство плодит таких бесчисленное множество) начинали какую-нибудь работу совместно с Рафаэлем, как тотчас же они совершенно естественно объединялись и пребывали в таком согласии, что при одном виде Рафаэля рассеивалось любое дурное настроение и любая подлая или злобная мысль вылетала из головы.
Такое единение возникало только при нем и уже больше никогда не повторялось. А случалось это потому, что все они в конце концов оказывались побежденными его лаской и его искусством, но больше всего добрым гением его натуры, которая была настолько полна благородства и была настолько любвеобильна, что он видел великую к себе преданность не только в людях, но и в животных. Говорят, что стоило кому-нибудь из знакомых или даже незнакомых ему живописцев попросить его о каком-либо нужном ему рисунке, как он тотчас же бросал свою работу, чтобы помочь товарищу. А держал он при себе в работе всегда множество людей, помогал им и наставлял их с любовью, которую обычно питают не к художникам, а к родным детям. Поэтому можно было видеть, как он, отправляясь ко двору, никогда не выходил из дома иначе, как имея при себе до пятидесяти живописцев отменных и превосходных, как на подбор, сопровождавших его, чтобы оказать ему свое почтение. Вообще говоря, жил он не как живописец, а по-княжески. О, искусство живописи, по праву могло ты в те времена гордиться своим счастьем, имея живописца, который своими доблестями и своими нравами возносил тебя до небес! Поистине блаженным могло ты почитать себя, поскольку питомцы твои, следуя по стопам такого человека, воочию могли убедиться, как должно жить и сколько важно уметь сочетать воедино искусство и доблести. Ведь соединив в себе и то и другое, Рафаэль обладал такой силой, что мог склонить в свою пользу могущество Юлия II и великодушие Льва X, заставив их при всем величии их сана принять его в число своих самых близких друзей и оказывать ему всякого рода щедроты, почему, пользуясь их благорасположением и их поддержкой, Рафаэль и сумел достигнуть величайшего почета как для себя, так и для искусства.
Блаженным же можно назвать всякого, кто, находившись у него на службе, работал под его руководством, ибо я убедился в том, что любой из его последователей достиг в жизни почетного пристанища. Поэтому-то все те, кто будет подражать его трудолюбию в искусстве, удостоятся почестей мирских, а те, кто уподобится ему святостью своих нравов, — награды небесной.
Бембо написал для него следующую эпитафию:
D. O. M. Raphaeli. Sanctio. loan. F. Urbinat. Pictori. Eminentiss. Veterumq. Aemulo Cuius. Spiranteis. Prope. Imagineis Si. Contemplere Naturae. Atque. Artis. Foedus Facile. Inspexeris Julii II et Leonis X. Pontt. Max. Picturae. et. Architect. Operibus Gloriam. Auxit Vixit. An. XXXVII. Integer. Integros. Quo. Die. Natus. Elst. Eo. Esse. Desiit. VIII. Id. April MDXX Ille hie est Raphael timuit quo sospite vinci Rerum magna parens et moriente mon. [95]95
Господу Всеблагому Великому.
Рафаэля Санцио сына Джованни Урбинского,
выдающегося живописца, соперника древних,
почти что дышащие образы
созерцая,
союз природы и искусства
постигнешь без затрудненья.
Юлия II и Льва X первосвященников
своими живописными и архитектурными творениями
усугубил он славу,
Прожив XXXVII лет точно-преточно,
ибо в тот день, когда он родился, в тот же и скончался
VIII апреля MDXX.
Здесь лежит Рафаэль, кем опасалась Природа
стать побежденной навек и умереть вместе с ним.
А граф Бальдассаре Кастильоне написал о его смерти так:
Quod lacerum corpus medica sanaverit arte, Hippolytum Stygiis et revocarit aquis, Ad Atygias ipse est raptus Epidaurius undas; Sic precium vitae mors fuit artifici. Tu quoque dum toto laniatam corpore Romam Componis miro, Raphael, ingenio. Atque Urbis lacerum ferro, igni, annisque cadaver Ad vitam, antiquum jam revocasque decus; Movisti superum invidiam, indignataque mors est, Те dudum extinctis reddere posse animam; Et quod longa dies paullatim aboleverat, hac te Mortali spreta lege parare iterum. Sic miser heu! prima cadis intercepte juventa, Deberi et morti nostraque nosque mones. [96]96
Жизнеописание Гульельмо да Марчилла, французского живописца и мастера витражей
В те самые времена, когда Бог наградил искусства наши величайшим счастьем, каким только могли они обладать, процветал и француз Гульельмо да Марчилла, который за постоянное проживание в Ареццо и за приверженность к этому городу, который он, можно сказать, избрал своей родиной, всеми почитался и назывался аретинцем. Ведь, в самом деле, из всех преимуществ, даруемых талантом, есть и такое, что любому человеку, будь он родом из чужих и далеких краев и сыном, пусть даже варварского и неведомого народа, но лишь бы дух его обладал талантом, а руки ловкостью в каком-нибудь хитроумном деле, стоит ему только появиться в любом городе, куда он забрел и где он как новинку показал свое мастерство, как тотчас же плоды его таланта возымеют силу такую, что, передаваясь из уст в уста, в короткое время имя его становится известным и качества его приобретают величайшую ценность и признание. И с очень многими, покинувшими свою далекую родину, чтобы попытать счастья у народов, ценителей талантов и чужеземцев, случается часто, что за их добрые нравы их так обласкают и признают, что, позабыв свое родное гнездо, они выбирают себе новое и другое для последнего отдохновения.
Так избрал Ареццо последним своим гнездом Гульельмо, который в юности своей обучался во Франции искусству рисунка, а вместе с тем занимался и оконными витражами, где в цветных его фигурах единства было не меньше, чем если бы они были исполнены самой что ни на есть красивой и пригодной для этого масляной живописью. У себя на родине он, поддавшись уговорам некоторых своих друзей, оказался замешанным в смерти одного их врага и потому принужден был во Франции надеть монашескую рясу ордена св. Доминика, дабы избежать суда и наказания. И хотя он и оставался в ордене, он все же никогда не бросал занятий искусством, а, наоборот, продолжая их, достиг высшего совершенства.