Жизнеописания наиболее знаменитых живописцев, ваятелей и зодчих
Шрифт:
Так как Козимо деи Медичи получал из Рима много древностей, он за воротами своего сада или двора, выходившего на Виа деи Джинори, велел поставить из белого мрамора прекраснейшего Марсия, привязанного к стволу дерева перед тем, как с него сдерут кожу. Когда же Лоренцо, его внук, в руки которого попал торс из красного камня с головой другого Марсия, весьма древний и гораздо более красивый, чем тот, захотел присоединить его к первому, он не мог этого сделать, потому что в торсе очень многого не хватало. Тогда он дал его закончить и отделать Андреа, и тот приделал не достававшие этой фигуре ноги, ляжки и руки из кусков красного мрамора так хорошо, что Лоренцо остался весьма доволен и велел поставить ее насупротив первого с другой стороны ворот. Этот древний торс Марсия с содранной кожей был доделан с такими наблюдательностью и вкусом, что некоторые белые и тонкие жилки в красном камне были обработаны художником на точно соответствующих местах так, что они кажутся теми мелкими нервами, какие можно видеть на настоящем теле, когда кожа с него содрана. И потому работа в своей первоначальной полировке должна была казаться вещью совершенно живой.
Когда в это время венецианцы пожелали почтить великую доблесть Бартоломео из Бергамо, благодаря которому они одержали много побед, и этим поднять дух и у других, они, прослышав про славу Андреа, пригласили его в Венецию, где поручили ему сделать из бронзы конную статую названного полководца, дабы поставить ее на площади Санти Джованни э Паоло. И вот, когда Андреа, сделав модель лошади, приступил к арматуре для отливки из бронзы, по милости неких дворян было решено, чтобы Веллано из Падуи делал фигуру, Андреа же лошадь. Услышав об этом, Андреа отбил у своей модели ноги и голову и, полный гнева, возвратился, не говоря ни слова, во Флоренцию. Когда Синьория узнала об этом, она сообщила ему, чтобы он и не пытался никогда возвращаться в Венецию, так как ему там отрубят голову; на это он ответил письменно, что остережется это сделать, ибо, так как и сами они безголовые, то, однажды отрубив людям головы, они приставлять их не умеют, не говоря уже о такой голове, какая у него; он же смог бы приставить лошади отбитую им голову и даже еще более красивую. После этого ответа, который нельзя сказать чтобы не понравился членам Синьории, его уговорили вернуться в Венецию, где ему было обещано двойное вознаграждение; там он восстановил свою первоначальную модель и отлил ее из бронзы, но до конца не доделал, так как, разгорячившись, а затем простудившись во время литья, он немного дней спустя умер в том самом городе, оставив незавершенной не только эту работу, которой недоставало только очистки и которая была уже поставлена на предназначавшееся ей место, но и другую, выполнявшуюся им в Пистойе, а именно гробницу кардинала Фортегверра с богословскими Добродетелями и Богом Отцом наверху, каковая работа была позднее закончена флорентийским скульптором Лоренцетто.
Андреа умер пятидесяти шести лет. Смерть его бесконечно огорчила друзей его и учеников, коих было немало, и больше всех скульптора Нанни Гроссо, человека весьма чудного как в искусстве, так и в жизни. Говорят, что он никогда не работал вне своей мастерской и в особенности для монахов и братии, если только леса не сообщались с входом в подвал или в винный погреб, где он мог бы всегда выпить в свое удовольствие, ни у кого не отпросившись. О нем рассказывают также, что однажды он возвратился из больницы Санта Марна Нуова после какой-то болезни здоровым и поправившимся, когда же его навещали друзья и спрашивали его, как он себя чувствует, он отвечал: «Плохо». — «Ты же выздоровел», — возражали они, а он говорил: «И все-таки плохо, так как мне необходимо еще немного лихорадки, чтобы остаться в здешней больнице, где меня не беспокоили и за мной ухаживали». Когда он умирал, опять-таки в больнице, ему дали приложиться к деревянному распятию, сделанному очень плохо и грубо; тогда он попросил, чтобы его от него убрали и поднесли ему одно из распятий Донато, заявив, что, если его не уберут, он умрет в отчаянии — настолько не выносил он плохо сделанных произведений своего искусства.
Учениками того же Андреа были Пьеро Перуджино и Леонардо да Винчи, о которых будет идти речь в своем месте, а также Франческо ди Симоне, флорентинец, выполнивший в Болонье в церкви Сан Доменико мраморную гробницу со многими мелкими фигурами, которые по манере кажутся выполненными рукой Андреа, сделана же она была для мессера Алессандро Тартальи из И молы. Другая гробница его работы находится в церкви Сан Бранкаччо во Флоренции, одновременно выходит и в ризницу, и в одну из капелл церкви и была им изваяна для мессера Пьера Минербетти, кавалера. Его учеником был также Аньоло ди Поло, очень искусно лепивший из глины и заполнивший своими работами весь город, и, если бы он захотел относиться к искусству серьезно, он создал бы прекраснейшие вещи. Но больше всех любил он Лоренцо ди Креди, который впоследствии перевез прах его из Венеции и похоронил его в церкви Сант Амбруоджо, в гробнице сера Микеле ди Чоне, где над надгробным камнем высечены следующие слова: Ser Michaelis de Cionis et suorum, [80] и тут же: Hiс ossa jacent Andreae Verrocchii qui obiit Venetiis MCCCCLXXXVIII. [81]
80
Серу Микеле ди Чоне и родственникам его.
81
Здесь покоится прах Андреа Верроккио, скончавшегося в Венеции в 1488 году
Андреа очень любил делать формы из схватывающего гипса, именно из того, который приготовляется из мягкого камня, добываемого в Вольтерре и в Сиене и во многих других местностях Италии; камень этот пережигается на огне и затем толчется и замешивается на теплой воде, после чего становится таким мягким, что с ним можно делать все, что угодно, а затем он застывает и твердеет так, что из него можно отливать целые фигуры. И вот Андреа обычно отливал при помощи форм, изготовленных таким образом, естественные предметы, дабы иметь возможность с большим удобством держать их перед собой и воспроизводить их, как, например, руки, ноги, колени, кисти рук, ступни и торсы. После этого в его времена и начали без больших расходов делать слепки и с лиц умерших, и потому-то мы и видим в каждом флорентийском доме над каминами, входными дверями, окнами и карнизами бесчисленное множество таких портретов, сделанных настолько хорошо и настолько натурально, что кажутся живыми. И этого обычая придерживались и придерживаются с тех пор и поныне, так что и нам было весьма удобно получать портреты многих, включенных нами в истории, написанные во дворце герцога Козимо. И за это мы должны быть весьма обязаны доблести Андреа, который был одним из первых, кто начал вводить этот обычай.
Отсюда и пошло, что стали делать изображения с большим совершенством не только во Флоренции, но и во всех других местах, куда совершаются паломничества и куда стекаются люди с подношениями по обету, или, как их называют, «чудесами», — в ознаменование полученной божественной милости. И в то время как раньше они делались либо маленькими и из серебра, либо просто на дощечках или же очень грубо из воска, во времена Андреа их начали делать в гораздо лучшей манере. Дело в том, что он был во Флоренции в тесной дружбе с Орсино, который выполнял изделия из воска и обладал в этом искусстве большим вкусом; ему-то он и начал показывать, как можно достичь в нем превосходства. А тут как раз по случаю смерти Джулиано деи Медичи и избавления от опасности Лоренцо, его брата, который был ранен в соборе Санта Мариа дель Фьоре, друзья и родственники Лоренцо, воздавая за его избавление благодарность Богу, заказали во многих местах его изображение. Тогда и Орсино с помощью и по указаниям Андреа сделал из воска в числе прочих три таких портрета в натуральную величину, делая внутри деревянный остов, оплетенный расколотым камышом, как об этом говорилось в другом месте, и покрытый затем провощенной материей с красивейшими складками, расположенными так удачно, что ничего лучшего или более похожего на натуру не увидишь. Затем он делал из более грубого воска головы, руки и ноги, оставляя их, однако, внутри полыми, воспроизводя их с натуры, расписывая масляными красками и снабжая их волосами и всем прочим, смотря по надобности; они были настолько натуральными и настолько хорошо сделаны, что казались людьми не восковыми, а совсем живыми, как можно судить по любому из трех названных портретов, один из которых находится в церкви монахинь Кьярито на Виа Сан Галло, перед чудотворным Распятием. И фигура эта одета точь-в-точь так, как был одет Лоренцо, когда, раненный в горло и перевязанный, он подходил к окну своего дома, чтобы показаться народу, сбежавшемуся посмотреть, жив ли он, на что народ надеялся, или же умер, чтобы за него отомстить. Вторая фигура, изображающая его же в плаще, обычной гражданской одежде флорентинцев, находится в Нунциате, церкви сервитов, над малыми дверями, теми, что возле прилавка, за которым продают свечи. Третья была отослана в Ассизи в церковь Санта Марна дельи Анджели и помещена перед тамошней Мадонной; в этом самом городе, как уже говорилось, по распоряжению Лоренцо деи Медичи была вымощена вся улица от церкви Санта Мариа и вплоть до Ассизских ворот, ведущих к Сан Франческо, а равным образом восстановлены фонтаны, устроенные там его дедом Козимо.
Возвратимся, однако, к изображениям из воска: в названной церкви сервитов работы Орсини все те, которые снизу помечены большим «О» со вписанным в него «R» и с крестом над ним, и все они настолько хороши, что лишь немногие из более поздних могут выдержать с ними сравнение. Искусство это, хоть и живо до наших дней, тем не менее находится скорее в упадке — то ли потому, что благочестия стало мало, или по какой другой причине.
Вернемся, однако, к Верроккио: помимо названных вещей он делал деревянные распятия и много изделий из глины, в чем был мастером превосходным, как можно судить по моделям историй, сделанным им для алтаря в церкви Сан Джованни, и по нескольким прекраснейшим путтам, а также по бюсту св. Иеронима, который признается чудесным. Его же работы мальчик на часах на Новом рынке, чьи руки устроены на шарнирах таким образом, что, поднимая их, он отбивает часы молотком, который держит в руке, — вещь, которая в те времена считалась очень красивой и хитроумной. И на этом закончим жизнеописание Андреа Верроккио, превосходнейшего скульптора.
Во времена Андреа жил некий Бенедетто Буль они, который от одной женщины, происходившей из дома Андреа делла Роббиа, узнал тайну глиняной глазури, после чего выполнил в этой манере много работ во Флоренции и за ее пределами, и в частности в церкви сервитов около капеллы св. Варвары — воскресающего Христа с несколькими ангелами, — вещь очень красивую для терракотовой глазури. В церкви Сан Бранкаччо в одной из капелл он сделал Усопшего Христа, а над главными дверями церкви Сан Пьер Маджоре — люнету, которая там и находится. После Бенедетто тайна эта перешла к Санти Бульони, и теперь он один умеет делать скульптурные работы такого рода.
Жизнеописание Андреа Мантенья мантуанского живописца
Сколь великим поощрением таланту может служить награда, знает всякий, кто доблестно подвизался на своем поприще и кто хоть сколько-нибудь был за это вознагражден, ибо в ожидании почестей и наград ни лишения, ни труды, ни усталость — все нипочем; мало того, талант приобретает от этого с каждым днем все больше славы и признания. Правда, не всегда находится человек, который сумел бы распознать, оценить и вознаградить чей-либо талант так, как признан был талант Андреа Мантенья, который родился в Мантуанской округе, в семье скромнейшего происхождения и которого, хотя он ребенком пас стада, судьба и дарование настолько возвысили, что он заслужил звание рыцаря, как о том будет сказано в своем месте. Когда он подрос, его отвезли в город и определили по живописной части к Якопо Скварчоне, Падуанскому живописцу, и этот — как пишет мессер Джироламо Кампаньола к мессеру Леонико Тимео, греческому философу, в одном своем латинском письме, в котором он сообщает сведения о некоторых старинных художниках, служивших Падуанским синьорам из дома Каррара, — и этот Якопо взял его к себе в дом и вскоре, распознав в нем прекрасное дарование, его усыновил. Отнюдь не считая себя лучшим живописцем в мире и желая, чтобы Андреа научился большему, чем знал он сам, Скварчоне заставлял его очень много упражняться на слепках, отлитых с античных изваяний, а также на живописных картинах, каковые холсты он выписывал из разных мест, в особенности же из Тосканы и из Рима. Таким образом, при помощи этих, а также и других приемов Андреа многому научился в своей юности. Немалой помощью и побуждением к науке послужило ему соревнование с другими учениками его приемного отца и учителя: с болонцем Марко Дзоппо, с Дарио из Тревизо и с падуанцем Никколо Пиццоло. После того как Андреа, которому в то время еще не исполнилось семнадцати лет, написал образ главного алтаря в церкви Санта София в Падуе, вещь, которая кажется исполненной старым опытным художником, а не юношей, Якопо Скварчоне получил заказ на роспись капеллы св. Христофора, что в церкви августинских братьев-отшельников в Падуе, и поручил ее вышеназванному Никколо Пиццоло и Андреа. Никколо написал в ней Бога Отца, восседающего во славе в окружении учителей церкви, и его росписи считались впоследствии не уступающими по качеству работам Андреа в той же капелле. И действительно, если бы Никколо, который сделал мало вещей, но исключительно хорошие, получал столько же радостей от живописи, как от игры оружием, из него вышел бы отличный художник и он бы дольше прожил на этом свете, ибо, находясь всегда при оружии и имея много врагов, он однажды, возвращаясь с работы, подвергся нападению и был предательски убит. Насколько я знаю, от него не осталось других вещей, если не считать еще одного изображения Бога Отца в капелле Урбана Префекта.
Итак, Андреа, оставшись один, исполнил в означенной капелле четырех евангелистов, которых очень хвалили. А так как из-за этих и других вещей стали от Андреа ожидать очень многого и надеялись, что из него выйдет то, что и вышло в действительности, венецианский живописец Якопо Беллини, отец Джентиле и Джованни и соперник Скварчоне, решил выдать за Андреа одну из своих дочерей, сестру Джентиле. Когда об этом услыхал Скварчоне, он так разгневался на Андреа, что они навсегда остались врагами; и насколько прежде Скварчоне всегда хвалил работы Андреа, настолько он с тех пор всегда стал их открыто осуждать; больше же всего он без зазрения совести осуждал живопись Андреа в упомянутой нами капелле св. Христофора, говоря, что это вещи плохие, ибо в них художник подражал античным мраморам, на которых нельзя в совершенстве научиться живописи, так как камни всегда сохраняют свойственную им твердость и никогда не имеют мягкой нежности тел и живых предметов, которые гнутся и совершают разные движения; причем он прибавлял, что Андреа гораздо лучше исполнил бы эти фигуры и они были бы более совершенны, если бы он их сделал цвета мрамора, а не такими пестрыми, ибо вещи эти кажутся не живыми, а скорее похожими на древние мраморные статуи или нечто в этом роде.