Жизнеописания прославленных куртизанок разных стран и народов мира
Шрифт:
Вторым любовником Габриэлли был Метастазий, создатель современного итальянского романса. Сын простого солдата, этот поэт, истинное имя которого было Трапасси, начал еще ребенком, вскормленным чтением Тассо, сочинять стихи и импровизировать. Знаменитый юрисконсульт, Гравита, услыхав о нем, занялся его образованием и по смерти отказал ему все свое состояние.
Богатство и талант!.. Метастазий мог совершенно расправить свои крылья!.. И эти крылья перенесли его в 1729 году ко двору
С этого времени Метастазий только изредка покидал Вену, чтоб подышать родным воздухом. В одно из редких посещений отечественной земли, в 1730 году, Метастазий познакомился с Габриэлли в Неаполе, где она пела в опере, для которой он написал слова. Метастазе был немолод, ему было пятьдесят два года, но у него были такие великолепные манеры, он обладал истинным изяществом.
И притом же у поэтов вообще особенная манера любить, существенно отличная от любви простых смертных. Это понятно; когда живут на облаках, можно ли спуститься до грубых желаний нашей несчастной земли!..
Поэты прежде всего любят головой; с этой системой они живут до ста лет.
И Габриэлли охотно согласилась с этой системой.
Метастазий предложил ей ехать с ним в Вену, где он гарантировал великолепный ангажемент при придворном театре; она согласилась. В 1751 году она переехала с Анитой в столицу Австрии и через несколько недель, по обещанию поэта, она дебютировала и была приглашена на императорский театр, на котором ее успех равнялся успехам в Риме, Лукке и Неаполе, и она двенадцать лет оставалась примадонной в Вене.
Вполне понятно, что в этот долгий промежуток времени, целая толпа конкурентов поочередно оспаривала при ней роль Метастазия. Ибо, как ни был любезен поэт, она оставила его. Она покинула его как любовника, но сохранила как друга. И Метастазий не очень страдал от новой роли.
Мы не станем перечислять здесь всех обожателей, которых Габриэлли отметила во время своего пребывания в Вене. Для этого нам должно бы было посвятить несколько страниц. Достаточно сказать, что в двенадцать лет она разорила двадцать знатных вельмож, без различия лет и национальностей.
Никого нет опаснее женщин, для которых не существует любви. У этих женщин любовь становится профессией, в которой они упражняются с тем большею легкостью, что ни на минуту не забываются.
Габриэлли мало заботилась о том, что внушала нежные желания. Самый страстный говор сердца был для нее тарабарской грамотой; но она любила роскошь, и тот, кто был богат и великодушен, имел право на ее благосклонность… И часто она не дожидалась пока один истратит для нее все состояние, – единственное доказательство страсти, к которому она была чувствительна, – чтоб опустошить кассу другого.
Это часто ставило ее в неприятное положение.
Таким образом в 1760 году, когда за ней ухаживали в одно и тоже время поверенный при французском посольстве в Вене, граф Мондрагон, и маркиз д’Алмейда, португальский дипломатически агент, певица… нет, куртизанка нашла остроумным, – вероятно из боязни подвергнуть слишком долгому испытанию терпение одного на счет благосклонности к другому, – сделать их обоих счастливыми…
Но граф Мондрагон, который заплатил за преимущество быть любовником Габриэлли , не ожидал, по крайней мере хоть несколько месяцев, – чтоб у него оспаривали это преимущество.
Одно слово, сказанное в его присутствии одним из его друзей, внушило ему подозрение в верности Катарины…
С целью осветить этот предмет, он употребил средство, старое как мир, но всегда имеющее успех.
Однажды вечером, на Пратере, видя шатающимся около коляски Габриэлли того, на которого ему указывали как на соперника, Мондрагон почувствовал внезапную мигрень и просил позволения удалиться… Позволение это немедленно было дано ему.
Но вместо того, чтоб возвратиться в свой отель, граф отправился к Габриэлли , где, благодаря своему знанию местности, он прошел никем незамеченный до самой спальни своей любовницы.
Едва он спрятался в шкаф с платьем, как вошла Габриэлли в сопровождении маркиза д’Алмейда.
Что видел и слышал наш бедный влюбленный из своего тайника? Ничего для себя приятного, конечно. Но он был дворянин и француз две причины, чтоб не показаться смешным. А что могло быть смешнее, чем он в подобных обстоятельствах? Граф мужественно ожидал, пока португалец окончит свой разговор с итальянкой и уйдет, чтобы появиться самому на сцену.
Первым движением Габриэлли при появлении Мондрагона было движение ужаса. Он был бледнее смерти.
Но внезапно страх певицы перешел в веселость.
Спеша выйти из шкафа, по уходе соперника, граф не заметил, что утащил за собой на пуговице женскую юбку, под которой он скрывался не один час.
Вид этой-то юбки, составлявшей самую смешную принадлежность молодого сеньора, заставил смеяться Гибриэли, – смеяться до слез! Она опрокинулась от этого смеха на диван.
Граф оторвал юбку вместе с пуговицей, и послушный только гневу, раздраженный изменой и этим хохотом, он воскликнул:
– А! вы насмехаетесь надо мной!..
И со шпагой в руке он бросился на изменницу.
Счастье для нее, что в этот вечер на ней было надето платье с высоким лифом из плотной материи! Иначе она была бы убита.
Удар, нанесенный ей графом, пробил корсаж и счастливо прошел под мышкой.
Габриэлли перестала смеяться.
– На помощь! спасите!.. закричала она сдавленным голосом.
Но Мондрагон уже был на коленях перед своей любовницей, с глазами увлаженными слезами, умоляя ее простить его.