Жмакин
Шрифт:
— Бывает, — сказал Лапшин равнодушно.
— То-то что бывает, — подтвердил Жмакин.
Они поглядели друг на друга, покурили; Жмакин сплюнул, Лапшин зевнул. Яркое весеннее солнце пекло им лица, от воздуха клонило ко сну. Уже набухали почки, пахло мокрой землей, березой.
— Давай съездим, — сказал Лапшин, — тебе полезно по улицам проехаться.
— Ох, об моем здоровье у вас сердце болит, — сказал Жмакин.
Лапшин, усмехаясь, зашагал по аллее. Жмакин шел рядом с ним, неприязненно на него косясь. Жмакина отпустили на два часа. У ворот больницы стояла машина. Лапшин, крякнув, сел за руль, машина двинулась весело, разбрызгивая весенние сияющие лужи.
— Начальничек, —
— Поглядишь, — сказал Лапшин.
— Вейцмана погляжу? — спросил Жмакин.
— А хоть бы и Вейцмана.
— Подходики, — сказал Жмакин, — кабы вы молодой были, а то ведь слава богу.
Лапшин сильно вывернул руль, объезжая колдобину, и не ответил.
— Не надо ко мне подходить, — опять заговорил Жмакин, — я больной человек, чего вы меня тревожите? Папироски, лимончики, В тюрьму так в тюрьму. Воспитание ребенка. Я не ребенок, я жулик.
— Правильно, — сказал Лапшин.
В управлении он своим ключом отпер кабинет, аккуратно повесил плащ на распялочку, сдвинул кобуру назад и еще проделал целый ряд хозяйственных дел, Жмакин взглядом следил за ним, ожидая подвоха. Вдруг Лапшин подмигнул ему:
— Ладно, Жмакин, — сказал он, — не сердись, печенка лопнет…
Засмеялся и позвонил.
— Давайте его сюда, — сказал он секретарю, — а нам чаю давайте, мы со Жмакиным чай будем пить. Будешь, Жмакин, чай пить?
— Буду, — веселея, сказал Жмакин.
Секретарь вышел. Лапшин велел Жмакину сесть рядом с собой и молчать, Жмакин покорно сел. Лапшин задумался, потирая щеки ладонями, большое свежее лицо его сделалось грустным. Тикали часы в деревянной оправе. Под большим зеркальным стеклом на сукне стола были разложены фотографии — незнакомые, суровые военные лица.
— Это дружки мои, — сказал Лапшин, заметив взгляд Жмакина, — ни одного в живых не осталось. Боевые дружки, не штатские.
И он с серьезным вниманием, несколько даже по-детски, склонил свою голову к фотографиям. Жмакин тоже глядел, чувствуя неподалеку от себя широкое, жиреющее плечо Лапшина…
Привели Вейцмана.
— Садитесь, Вейцман, — сказал Лапшин. — Следствие закончено, я вызвал вас побеседовать.
— Слушаюсь, — сказал Вейцман и покашлял в серый кулак с отросшими, нечистыми ногтями.
13
— Поглядите на этого товарища, — сказал Лапшин и, скрипя стулом, повернулся к Жмакину, — не упомните?
Вейцман поднял желтое лицо и, как засыпающая птица, взглянул на Жмакина, Жмакин, бледнея, выдержал взгляд.
— Не припоминаю, — произнес Вейцман металлическим голосом, тем самым, которым он когда-то разговаривал на собраниях.
— Постарайтесь, — велел Лапшин.
— Я работал в разных местах, у меня было много рабочих и служащих, не припоминаю…
— Это был случай исключительный, — сказал Лапшин, — надо помнить…
Вейцман поморгал, покашлял опять в кулак. Он, видимо, действительно не помнил.
— Сейчас я вам поднапомню, — сказал Лапшин и, зазвенев связкой ключей, принялся рыться в левом ящике стола.
Пока он рылся, Жмакин поглядел на Вейцмана. Он отлично знал этот тип заключенных — не раз их видел.
Эти люди во всем сознались, и все им стало скучно и безразлично. Судьба их не принадлежала им самим. И камере такие, как Вейцман, помалкивали, на допросах были сонливы…
— Вот, — сказал Лапшин, — оно самое.
Он еще полистал вперед и назад и, назидательно подняв кверху палец, прочитал басом:
— «Я, Вейцман, показываю также, что, будучи завдывающим
— Четырнадцатого августа, — сказал Жмакин, с ненавистью и ужасом глядя на сонного Вейцмана, — после перерыва он меня вызвал…
— Ладно, — сказал Лапшин, — неважно! «Категорически предложил ему сдать аккумуляторы. Жмакин, волнуясь, сообщил, что сдаст в ближайшие дни. На следующее утро я передал дело в товарищеский суд, на председателя коего нажал. Во время заседания товарищеского суда я сообщил, что имею новые данные, и предъявил суду расписку, в которой было написано, что шофером поликлиники номер два приобретены девять аккумуляторов у Жмакина, с адресом последнего и с суммой — точно не помню, какой. Шофер этот за неделю до суда умер, и потому я находился в безопасности. По решению суда Жмакина сняли с работы, а комендант общежития предложил ему освободить койку, что Жмакин и выполнил. Таким путем я дискредитировал вожака лиц, выступавших против меня. Несколько раз меня вызывали органы следствия, но я имел неопровержимые данные, и кроме того осенью Жмакин бросился возле гаража на меня и стал меня душить, что еще подкрепило мой авторитет… На суде Жмакин был нетрезв и угрожал мне неоднократно, что произвело на судей неблагоприятное впечатление. Суд приговорил Жмакина к году принудительных работ. Дальнейшая его судьба мне неизвестна. Алексеев же и Спирков вскоре после суда явились ко мне и попросили у меня прощения за свои выпады, мы поцеловались и решили вместе бороться с неполадками в работе гаража…» Правильно?
— Правильно, — сказал Вейцман и как бы в задумчивости покачал головой.
Лапшин молча закрыл папку, сунул ее в ящик стола и щелкнул ключом. Лицо его выражало усталость, точно он читал эти показания не пять минут, а по крайней мере сутки. Жмакин осторожно поднялся, подошел к окну и, ничего не видя, стал глядеть на площадь Урицкого, на дворец, на трибуны и на кучи ноздреватого, еще не вывезенного талого снега.
— Ладно, — сказал Лапшин за спиною у Жмакина, — идите.
Жмакин обернулся и быстро оглядел длинную фигуру Вейцмана. Такая же гимнастерка из саржи, и галифе, и остроносые, фасонные сапоги с ремешком под коленями. Хлопнула дверь. Жмакин опять отвернулся к окну. Было слышно, как сзади ходит по кабинету Лапшин, как он ступает на пятки и отфыркивается по своей манере. Потом он подошел совсем близко к Жмакину и положил руку ему на плечо.
— Что ж теперь будет? — спросил он каким-то необыкновенным голосом.
— Ничего не будет, — сдерживаясь, сказал Жмакин, — Вейцман налево, а меня в тюрьму.
— Брось, Жмакин, — сказал Лапшин и надавил ладонью на плечо Жмакину.
— Чего бросать-то, — уныло отозвался Жмакин, — вы мои дела, начальничек, как следует знаете. Кражи были? — Были. Побеги были? — Были. Теперь сажайте, больше не побегу, был попрыгушка, да весь вышел. Можете получать Жмакина без риска для жизни…
Он усмехнулся, закрыл рот рукою и заплакал, а Лапшин стоял, не двигаясь, несколько позади и сосредоточенно морщился.