Жмакин
Шрифт:
— Остановить движение, — говорит командир. — Поставить машину наперерез. А вы, товарищ, — он обращается к шоферу бежевой машины, — вы, товарищ, дайте назад и пришлите ту машину. Я ее видел. Она со спортивным флажком. Знаете? Белый с голубым.
И он делает неопределенное движение пальцами. Обе машины ровно дрожат. Моторы не выключены. Опять Жмакин идет в поле.
Бойцы растягиваются цепью. На правом фланге командир, потом Жмакин, потом бородатый заведующий молочной машиной.
— Один из них бывший офицер, — говорит Жмакин. — Белый офицер. Беляк. Сука.
Споткнувшись,
Тихо. Только хлопают по грязи сапоги бойцов.
— Я извиняюсь, — говорит Жмакин, — я немножко посижу на земле…
Ему кажется, что он сказал очень громко. Но он сказал так тихо, что его никто не услышал. Цепь двигается дальше.
Он остался. Вначале он немного постоял, потом сел, потом лег в грязь. Большой колокол заныл над ним. Он потерял сознание.
Очень может быть, что его бы забыли тут, в поле, если бы не Лапшин и не Окошкин. Окошкин ходил по полю, сапоги его чавкали, он жег спички и перекликался с Лапшиным.
На шоссе тарахтели машины.
Уже светало.
Шофер с машины Лапшина беспокойно задергал поводок сирены.
— Ладно, подождешь, — сказал Лапшин.
Он светил фонариком и сосал потухшую папироску.
— Какой компот, — сказал Васька, — я тоже следов не вижу.
— Следов как раз много, — сказал Лапшин, — только Жмакина нет.
Они опять разошлись.
Наконец Лапшин увидел Жмакина. Тот лежал боком в грязи, глаза его были залиты кровью. Подбежал Окошкин. Пока Лапшин слушал, бьется ли у Жмакина сердце, Окошкин сигналил фонариком на шоссе, чтобы шли люди.
— Это они его так били, — сказал Лапшин в нос, — как вам понравится?
Сердце у Жмакина билось, но он был в обморочном состоянии. В машине нашелся индивидуальный пакет. Лапшин зубами сорвал бумагу и очень искусно сделал перевязку. Жмакин застонал.
— Но, но, — поощрительно сказал Лапшин, — терпи, брат!
Арестованных с Побужинским пересадили в грузовую машину, а Жмакина Лапшин посадил рядом с собой в оперативную. Васька Окошкин сел сзади и поддерживал заваливающуюся голову Жмакина. Лапшин с места развил совершенно бешеную скорость. Было скользко, машину несколько раз забрасывало; шофер, сидя сзади, беспокойно повторял все движения Лапшина и с ужасом поглядывал на спидометр. Вдруг Жмакин захрипел.
— Товарищ начальник, — крикнул Окошкин.
Лапшин затормозил и остановился.
— Помирает Жмакин, — сказал Васька.
Сделалось тихо. Под стук незаглушенного мотора Лапшин искал пульс и не мог найти. Рука у Жмакина была холодная.
— Отпустите горло, — как с того света сказал Жмакин, — задушусь.
Васька радостно захохотал. Лапшин стал разматывать бинт.
— Какая перевязка, — все еще задыхаясь, сказал Жмакин, — с ума можно сойти.
Он попросил воды.
Шофер выскочил из машины и тотчас же вернулся с водой в кожаном картузе. Вода была затхлая. Жмакин попил, помочил себе лицо и вздохнул.
— Повязали?
— Повязали, — с готовностью сказал Окошкин.
— Живыми?
— Живыми.
— Да, — сказал Жмакин.
Все
— Мне Пилипчук позвонил, что тебя будто бы арестовали, — сказал Лапшин. — Мы и поехали.
— Да, — сказал Жмакин.
Потом он всхлипнул.
— Нервы шалят, — сказал сзади Окошкин.
Лапшин осторожно поехал. Все с тревогой прислушивались. Жмакин тихо плакал. Потом он задремал.
В половине шестого приехали в управление. Окошкин взял Жмакина под руку с одной стороны, шофер с другой. Лапшин внизу звонил по телефону в медпункт, чтобы к нему в кабинет зашел дежурный врач.
Уборщицы с подоткнутыми подолами мыли каменные лестницы, те самые, по которым столько раз Жмакина водили арестованным. Было пусто, со ступенек текла вода, пахло казенным зданием, дезинфекцией; наверху толстая уборщица пела:
Телеграмма, ах телеграмма…— Ты отдохни, товарищ Жмакин, — сказал Васька Окошкин, — не торопись.
— Спешить некуда, — подтвердил шофер.
Ты лети, лети, лети, ах, телеграмма, —пела уборщица.
Вахтер козырнул Окошкину. Они все еще подымались. На лестничной площадке был красиво убранный щит с государственным гербом Союза, с портретами Ленина и Сталина, с красными знаменами. Сколько раз Жмакин видел этот щит!
— Да, — сказал он, — побывал я здесь. Сколько раз меня приводили.
— Нечего вспоминать, — сказал Окошкин. — Что было, то прошло и быльем поросло.
— Это верно, — сказал шофер.
Сонный дежурный по бригаде принес Окошкину ключ от кабинета Лапшина. Васька отворил дверь и принес Жмакину переодеться свой старый костюм. Шофер принес в миске воды, полотенце и мыло.
— Умоетесь? — спросил он.
Было тихо, очень тихо. Жмакин долго мыл руки, потом лицо, так, чтобы не замочить перевязку. Окошкин и шофер смотрели на него с состраданием. В лице Жмакина было что-то такое, что путало их. Казалось, он каждую секунду мог зарыдать. Губы у него дрожали, и в глазах было жалкое выражение. Несколько раз подряд он судорожно вздохнул.
— Ничего, ничего, — сказал Окошкин, — ты теперь полежи.
Дверь распахнулась. Властным и твердым шагом вошел начальник розыска. Шитые золотом знаки различия поблескивали на воротнике. Васька и шофер вытянулись. Жмакин тоже хотел встать с кушетки, но не смог.
— Здравствуйте, — сказал начальник, — вы Жмакин?
— Так точно, — сказал Жмакин.
— Сейчас придет врач, — сказал начальник. — Мне товарищ Лапшин докладывал о задержании. Вы знаете, кого удалось задержать?
— Не знаю, — сказал Жмакин.
— Этот, в милицейской форме, Карнаухов, иначе «папаша». Очень крупная фигура. Мы его ищем второй год. У нас есть сведения, что он не просто бандит…
Начальник помолчал.
— Вот оно как, — сказал он, протирая стеклышко пенсне. — Большое дело будет. Они вас куда повезли?