Жнецы Страданий
Шрифт:
Под уютное потрескивание дров в печи Лесана заснула. Эта ночь стала для нее одной из самых тяжелых. Потому что во сне все повторялось вновь и вновь. Девушка просыпалась, захлебываясь от слез и ужаса, чувствовала на горячем потном лбу прохладную сухую ладонь и слышала тихое:
– Поплачь, деточка, поплачь, со слезами боль из души уходит.
И выученица прижималась к невидимой впотьмах утешительнице, жалобно всхлипывая и дрожа.
– Поплачь, деточка, – шептала Нурлиса, а послушнице мерещилось, будто то шепчут холодные камни Цитадели.
Лесана
В каморке было жарко, душно и… благостно. За своей монотонной работой послушница унеслась мыслями в пустоту. Ни о чем не думала, лишь старательно терла круглые железные бока да наслаждалась теплом печи и ревом огня.
– Вон, глянь-ка, – окликала время от времени помощницу Нурлиса и показывала ей очередной отрез ткани. – Вроде как не упрел?
Девушка в ответ кивала. В этом и состояла вся их немудреная беседа.
А еще бабка, как многие старики, любила задавать пустые вопросы и ждать на них ответа.
– Эвон, как дрова-то трещат! Поди, опять крохобор этот из истопников одной осины мне отвалил. Да, что ль, Лесанка?
И на этот вопрос надо было ответить неизменное «да», иначе Нурлиса прицеплялась, как репей.
– Ну, чего молчишь, язык, что ль, проглотила?
Или внезапно в тишине комнатенки раздавалось:
– Хранители светлые, никак плесень пошла!
И старуха торопливо разворачивала новый отрез утирочной холстины, после чего с облегчением вздыхала:
– Поблазнилось… Вот, девка, гляди, доживешь до моих лет, тоже глаза видеть перестанут. Да, что ль?
И выученица снова кивала: «Да».
Но, поди ж ты, именно эти ничего не значащие разговоры диковинным образом исцеляли измученную душу Лесаны. Ей мстилось, что она где-то далеко-далеко от Цитадели, от креффов, от обучения. И сердцу становилось легче.
Нурлиса запретила девушке выходить из каморки, отпуская ее только в мыльню, да и то неизменно тащилась следом. Бабка шла якобы прибраться в раздевальнях, но Лесана была благодарна ей за чуткую опеку, за то, что своим присутствием болтливая старуха разгоняла черный ужас, занозой засевший в груди.
Даже еду бабка приносила выученице сама, не позволяя подниматься на верхние ярусы Цитадели.
– Нечего шастать. Знаю я вас, уйдешь, кобылища, так тебя и видели, потом до ночи не докличешься…
Девушка в ответ молчала. Эта грубоватая забота согревала ее, как жарко пышущая печь. Может, потому Лесану не тянуло из темной каморки к людям? Тело по-прежнему болело. Ходить и тем паче сидеть было невмоготу, а послушнице не хотелось, чтобы Донатос видел ее унижение, как она, с трудом переставляя ноги, бредет в трапезную и неловко усаживается за стол. Как бы и парни не углядели, не начали насмешничать, выспрашивать, далеко ли она на жеребце без седла скакала…
Вечером, когда уставшая помощница прилегла на лавку, Нурлиса наконец захлопнула последний сундук и сказала:
– Завтра чесноку притащу. Перебрать надо.
Девушка кивнула, мысленно припоминая, когда последний раз она делала вот такую немудреную бабскую работу.
– Вялая ты, – заметила бабка. Взглянула внимательнее и осторожно сказала: – Тебе бы к целителям…
Лесану передернуло.
Ни за что!
Рассказать о позоре своем? Мужиков до женского допустить? Уж лучше перетерпеть. Послушница задумалась. Накануне она лечила разбитое лицо Даром, но так ведь и в обморок без сил потом провалилась.
Нурлиса, поняв, что уговорить выученицу не удастся, кряхтя и бормоча, полезла на печь.
А девушка лежала в темноте и размышляла. В тот раз, когда исцеляла синяки и разбитый нос, она обрушила на себя Дар, словно ушат воды. Но ведь можно не лить его потоком, а позволить сочиться по капле.
Лесана снова подняла руку. В кромешной тьме было видно, как ладонь охватило слабое голубое мерцание. Мягко девушка опустила ладонь на живот и закрыла глаза. Слабое покалывание родилось под кожей и рассыпалось по телу колючей волной. Боль стала глуше, словно бы отдалилась на полшага. В печи громко затрещало полено. Послушница вздрогнула, зевнула, повернулась на бок и закрыла глаза. В эту ночь она спала без сновидений.
10
Седмица, проведенная в царстве Нурлисы, исцелила Лесану. Не видя никого, кроме сварливой старухи, и целые дни проводя в жаркой темноте, девушка словно отдохнула душой. Мир и покой воцарились в сердце, которое за полтора года отвыкло от заботы и которому ворчливая бабка снова напомнила, что бывает в жизни людей такое, когда их опекают, берегут, жалеют…
Но, увы, все заканчивается. Закончилась и поденная работа выученицы. Пришла пора подниматься наверх, к солнцу, к новому наставнику, к занятиям и остальным послушникам. К Донатосу. И хотя сердце по-прежнему обмирало от страха, а душа трепетала, отвращение к себе и пустота в мыслях исчезли. А с остальным… с остальным надо было просто жить. Иного не предлагалось.
Дарен оказался наставником вспыльчивым и гневливым. Супротив насмешливого, но всегда спокойного Клесха он казался Лесане бешеным. А может, она просто размякла за последние дни?
Крефф по два раза ничего не объяснял, а затрещины отвешивал с завидным постоянством. Бил не больно, но обидно.
– Ты можешь быстрей шевелиться? – рявкал он на Лесану. – Долго хороводы водить будешь? Нападай! Нечего тут кружить.
И в сердцах махал рукой.
– Чего только Клесх с тобой возился? Дар едва теплится, а сама как скаженная. Тьфу!
Выученица вытерла дрожащей рукой потный лоб. Крефф совсем ее загонял, словно хотел вызнать, где предел ее терпению и силе. Но девушка не оправдывала его чаяний. Это вызывало досаду у наставника, а у парней-соучеников – недоумение. Вьюд, выдергивая в очередной раз послушницу из сугроба, спросил вполголоса:
– Ты чего? Захворала, что ли? Еле ноги волочишь.
Пришлось отводить глаза и бормотать, что устала.
Парень посмотрел задумчиво, но расспрашивать не стал. Мало ли чего там Нурлиса ее делать заставляла… С этой старой ведьмы станется держать всю седмицу на воде и хлебе да заставлять вкалывать как лошадь.