Жоэль и Поль
Шрифт:
– Поль, мальчик, какие-то сплошные претензии у тебя! Стоит поблагодарить за ту малость, которую тебе предоставили. Тебе довольно трудно вообразить, какой шанс был вам дарован с Жоэль. Шанс, нарушающий движение.
– Зачем нам ваш шанс, если, едва успев его получить, мы были уничтожены, раздавлены, порваны в клочья?
– А что, по-твоему, достаточно долго? Что, по-твоему, могло бы быть достаточным для такого рода шанса?
Поль молчал, но он не был согласен и не слышал своего собеседника, кипящая крышка в груди тарахтела все сильнее.
– Поль, мальчик, то, что ты хочешь выторговать себе и Жоэль,
Поль обнаружил, что девочка как будто мигала, такой эффект бывает у голограмм. Ее образ становился то расплывчатым, то неестественно резким.
– А что тогда существует?
– Ничего не существует.
– Тогда я совсем ничего не понимаю. Я не понимаю! Я не намерен это выслушивать. Всю эту вашу псевдофилософию, весь этот обман!
– Я не хочу тебя обманывать. Я отвечаю на вопросы.
Девочка встала с арбуза, осмотрелась по сторонам и хихикнула. Повернувшись спиной к Полю, она зашла за ствол могучего дерева, а еще через секунду из-за ствола вышла женщина, все с теми же странными излучающими опасность глазами. Атмосфера в комнате начала меняться, листья дуба падали на землю, укрытую серым, без единого вкрапления розового, туманом.
– Ку-ку. Поль, мальчик, ты что, расхотел свою печать?
Женщина наклонила корпус вперед, держа руки за спиной, Поль было попятился, но вовремя собрал волю в кулак и сдержанным тоном произнес:
– Мне нужна печать, чтобы продвинуться дальше.
– Дальше? А зачем тебе двигаться дальше?
– Я думаю. Я предполагаю…
Поль замешкался, потому что его ответ был приговором на виселицу чужой иронии.
– Ну, продолжай. Мне очень любопытно.
Женщина произносила слова игривым тоном, почти неприлично они звучали в тумане и облачной комнате.
– Я надеюсь вернуть Жоэль. Я надеюсь, я верю в то, что найду способ вас всех обмануть.
Последовала тишина, тишина, в которой казалось одновременно взрывались человеческие атомные бомбы и Господний гром.
– Нас. Множественное число меня всегда забавляло. Вы, люди, дробите все сущее на части, а потом удивляетесь сложности и трагичности судеб. Вы дробите себя на качества, других на пороки, мир на государства, Землю на собственность, желая приобрести целое.
– Мы просто хотим верить. Мы хотим любить.
– Хотите, желаете – эти слова принадлежат только человечеству. Вы их придумали. А по сути их нет, ничто не желает ничего, кроме человечества. Только человечество желает, производя, как на заводе, потребности.
– Нет! Точнее, все верно. Но как же любовь? Мы умеем любить.
– Умеете. Иногда.
– Любить разве еще кто-то способен?
– Способен или нет, снова дробление.
– Но Вы же дробите это Ваше ЧТО-ТО на человечество и все остальное!
– Вы заболевание, я ставлю диагноз.
– Человечество – это болезнь?
– Почти так.
– Не понимаю. Почему тогда просто не вылечить себя?
– Потому что даже болезнь есть любовь. Возлюби болезнь свою.
– Пожалуйста, не разъединяйте нас! Я умоляю!
– То, что есть ты и Жоэль – это даже не часть человечества. Вы вообще вышли не из НИЧЕГО, вы вышли из другого источника, и почему-то обрели души.
– Как это понимать?
– Как прогрессирующую болезнь, сродни мутации.
– Мутации? Мы мутанты? Кто нас создал?
– Нет, не мутанты.
– Так кто же мы? Почему у нас не может быть шанса?
– Потому что вы нечто, вы исключение из правила, исключение, над которым нет контроля, которое существует независимо.
– Ну так почему бы нам не дать эту возможность быть? Мы бы никого не обременяли, нам вашего не надо.
– Все гораздо сложнее, чем ты бы мог подумать.
Женщина опустила голову. За время разговора с Полем за ее спиной желтели и опадали листья дуба, туман менял краски. Краски сменились с розового и персикового на желтые, багровые и грязно коричневые. Когда женщина подняла голову, ее лицо покрывало множество морщин, волосы поседели, веки немного опустились, а руки бессильно повисли. Над дубом начали сгущаться синие тучи, туман уничтожил тепло и сыпал на плечи мурашки. Дуб остался совсем голым, а арбузы почти сгнили, сдуваясь, как человеческие надежды. Пошел снег. Поль был поражен и услышанным, и увиденным. Его глаза дрожали, как гладь горных озер в ненастье. Старуха медленно продолжала :
– Все гораздо сложнее и одновременно до смешного просто.
– Ну, так потрудитесь объяснить?
Поль не мог объяснить боль, которая поселилась между гортанью и солнечным сплетением, не мог дать логического объяснения пламенной боли, которая располагалась где то на пол пути от вкусовых рецепторов до божьего места. Его сковывал стыд и тоска, тоска с привкусом обиды, он опустил глаза и выискивал ответ или быть может укрытие. Старуха продолжала смотреть на него, аккуратно сложив руки перед собой, ее взгляд наполнился спокойствием с налетом усталости. Как можно выразить боль? Тупую и непроходящую боль в тот момент было невозможно выплеснуть, ни раздражением, ни местью, ни дерзостью ее было не купировать. Поль стоял, обреченный на принятие там, где и речи не шло о прощении. «Странно. Я не хочу ни слышать, ни понимать это», – думал Поль, продолжая глазами нащупывать на полу ход, ведущий к спасению.
– А зачем вы тогда дали нам эмоции? Если бы вы были милосердны, вы бы освободили нас от них незамедлительно. Но нет, вам доставляет удовольствие наши страдания, наша нестабильность, запуганность и обреченность бытия.
– Я не намерена отвечать на такие вопросы. Ты получил печать. Твоя следующая точка назначения – прошлое.
– Прошлое? А где именно моя печать?
– Она у тебя появилась, поверь. Нет более достоверного документа у человека, чем его глаза.
– Хорошо, раз так.
– После печати времени всегда настает пора прошлого-настоящего-будущего. В правильном порядке.
– Пусть так.
– Постарайся в этот раз не задавать дурацких вопросом. И, конечно, ничего не перепутай.
– Да разве тут хоть что то можно перепутать, тут хоть что то от меня зависит?
– Зависит.
– А пространство? Ваш счетовод говорил про пространство.
– Всему свое время. Инструкции понял?
– Да, понял, понял.
Старуха облегченно вздохнула и, бледнея, исчезла так, будто никогда и не существовала. В помещении остался дуб, он мигал и расплывался, было трудно определить, какое время года было на его ветвях в эту секунду. Поль не мог идти дальше и посему уселся у самого дуба, подогнув колени и плотно прижавшись затылком к коре великана.