Жоэль и Поль
Шрифт:
Не требовалось более доказательств, все встало на свои места. Жоэль шла по Парижу, силой мысли заставляя людей танцевать, плакать, прыгать с крыш. Ее лицо не выражало ничего, кроме осознанности и жестокости, а вокруг сходили с ума люди, устраивая цирковые представления вокруг ее шествия. Жоэль обладала суггестивной силой, порабощая пространство. Была она в этот момент какой-то особенно красивой, скорее всего потому, что была пуста. Ее глаза светились изнутри благодаря той пустоте, что образовалась на месте тревоги, боли и отчаяния. Пустота обладает очарованием, только пустота по сути и существует там, где прекращается обман. Жоэль присела у Аркольского моста, ее кроссовки были покрыты пылью, волосы небрежно растрепаны, пряди лезли в глаза. Она опустила голову и посмотрела на воду, в которую прыгали люди, утопая в реке. Она смотрела на круги, оставленные утопленниками, и думала о причине. «Зачем? Зачем было мне дарить этот мир? Для того, чтобы потом постепенно его у меня отнимать? Постепенно препарировать мою душу?» – мысли медленно растекались в голове, а круги на воде появлялись снова и снова. Люди бегали по улице, кричали, дрались, скидывали одежду, где-то гремели поезда, по небу бежали облака, неестественно быстро, бежали они по часовой стрелке. Жоэль пронзила мысль, она встала на ноги,
Полететь за пределы пределов, оттолкнуться от края пропасти и волной полететь обратно, разрушая вселенский покой и одновременно составляя самую суть этого покоя. Светлячки играли в детские игры, кусты притаились, рассказывая лесные байки, кружились комары, не испившие крови, ибо нечего было пить там, где люди живут без сердца. Топот лошадиных копыт, запах свежей грязи, лоснящаяся трава и крупные грозди ночных звезд – там начиналась история. Там были созданы Жоэль и Поль, там были сколочены кем-то их чертоги. Жужжание и звук листвы пахли черемухой, а черемуха звучала, как шлепок кнута. Испитые до дна, но не тронутые в самом начале, уготована им судьба небрежной рукой, рукой беспечного творца. Движением руки родился мыльный пузырь, в котором зародилась жизнь, зародилась от звезд, светлячков, лошадей и терпкого запаха леса.
Жоэль мчалась на лиловом кабриолете в сторону Аркашона, она давила на газ без устали, мотор рычал, остервенев от напора. Кроссовок Жоэль давил на педаль, руки крепко сжимали руль, костяшки на пальцах побелели, глаза покраснели от ветра и напряжения, губы плотно сжались. Ее губы походили на корешок книги, и, раскрыв их, она, верно, поведала бы все истины, но сейчас ее губы были сомкнуты и книга никем не была прочитана.
Фары кабриолета освещали пустую дорогу, за ее автомобилем вырастали железнодорожные пути, а по путям мчались составы. Пейзаж разрушался железными ребрами, такими же крепкими и жгучими, как ребра Жоэль. Горячая сталь сочилась из земли, и звук океана пробивался сквозь ночную пустоту. Жоэль резко затормозила то, что было впереди не подавалось никакому логическому объяснению. Захлопнув дверь машины и выйдя на безлюдную дорогу, Жоэль увидела конец ее мира. Впереди раскрывался космос, пожалуй, это самое достойное описание того, что предстало перед ее взглядом. Через прозрачный купол, который укрывал весь город, виднелась тьма. Среди этой тьмы вспыхивали картинки жизни Жоэль и Поля, плавала ее одежда, секатор их сада, чашки из кухни, использованные салфетки из кафетериев, листва. В этом хаосе вспыхивали огромные светящиеся пузыри, которые взрывались во тьме, распространяя свет. Пузыри росли и взрывались, будто были мыльными, но состояли они не из мыла, а словно из белого золота. Во тьме блуждали огни красного, синего и зеленого цвета, они замирали у лица Жоэль и снова продолжали свое движение. Не было никакого Аркашона, не было ничего. Жоэль стояла посреди пустоши, и по ее телу стекал пот, холодный, липкий пот. Волнами тепло прокатывалось от шеи до пяток, а вокруг был слышен шум океана. Такой же океан был у нее в квартире во времена одиночества, такой же океан встречал их с Полем, и теперь тут, в пустоте, снова был он – океан, и дымящиеся от жара составы. Истина сочилась по рельсам, вытекала из двери кабриолета, капала из-под штанин костюма Жоэль и проливалась на сухую траву.
Есть, верно, предел жестокости, как есть предел на шкале градусника подмышкой больного. Но не было предела жестокости в откровениях, дарованных или брошенных Жоэль. Нестерпимая боль никем не была установлена, и не бывает ее там, среди земных людей. Нестерпимая боль обрушилась на голову Жоэль, которая была крысой в чей-то клетке, крысой с мнимым ощущением свободы и выбора. Бежать было некуда, некого было просить о помощи. Жоэль приехала домой, повалилась на диван и окончательно запуталась в том, что же она чувствует. Все чувства, убеждения, стремления смешались в одну субстанцию с болью. Ее внутренний мир походил на дешёвый коктейль, где водка чувствовалась так сильно, что проще было заказать простую стопку и испить ее залпом. Такие ощущения отупляют, сковывают, лишают возможности функционировать. Боль разрасталась опухолью, вытесняя все здоровые побуждения, естественную силу характера.
«Я понятия не имею, как я должна к этому относится. Меня нет? Этого мира нет? А, может, никогда не существовало и Земли, может, это еще одна иллюзия и всегда существовал только этот купол? Я единственный человек на планете? А это вообще планета? Или космос? Если это космос, тогда как же держится этот купол? А сила притяжения, а вода? Я ничего не понимаю. Боже!!! Помоги мне! А Бог? Он есть? А какой он? Это он мне посылал этих странных людей, он, наверное. А зачем было мне все это показывать и рассказывать? А может это не Бог? Может я часть чей то игры? Или изобретение ученых?» – Жоэль пыталась найти ответы, страх душил ее, а боль продолжала давать на грудь. В веренице открытий Жоэль совсем забыла о Поле, забыла о том, что он тоже был частью этого мира, пусть когда-то, пусть он исчез бесследно и тихо, но он был тут.
Поль
Руки пылали красным цветом, а в голове стрекотал голос, похожий на звуковые деформации после контузии. Полю выпал путь по другим дорогам, и он мог лишь надеяться на то, что Жоэль переживет их совместный ад не так остро, как он. Поль, статный и ошеломительный, мудрый и стойкий, претерпел всю тяжесть истины в один момент, и после обретенного уже не мог быть иным, хотя старался быть для Жоэль все тем же Полем, все в том же Париже. Краснота на руках не проходила, а усиливалась, его ладони превратились в конфорки электрической плиты, а голос внутри головы продолжал стрекотать монотонные истины, вбивая гвозди в дерево его реальности. Это случилось с ним случайно и без предупреждения, посреди улицы мощным ударом в челюсть, с него слетели розовые очки и перед ним открылась сочащаяся гноем ложь и связывающая руки обреченность его существования. Голос вещал об иллюзорности их с Жоэль мира, о грядущем расставании, о фиктивности всего происходящего, о несуществующих людях и объектах в вымышленном Париже. Когда это с ним случилось, он шел посреди улицы, один, торопился к Жоэль, которую уже несколько недель мучили сны, сны, в которых он исчезал будто в тумане. Он спешил к Жоэль, так как нестерпимо хотел ее обнять, хотел развеять ее страхи, отогреть внутри своего пылающего любовью сердца. Тогда, до этого жуткого и полного боли голоса, он не придавал большого значения ее снам, а лишь хотел их прогнать и устроить гармоничный сад в душе Жоэль. Увы, он не смог реализовать своих стремлений, после этого голоса, от которого голова рассыпалась как тонкое стекло, все изменилось. Когда голос усилился, улица вокруг Поля исчезла и превратилась в огромный смерч, в котором смешались человеческие лица, уличные предметы, картины его жизни. Сквозь смерч виднелась тьма, устрашающая и неизбежная, клокочущая и свирепая, словно океан в момент черного гнева. Среди этого смерча звучал голос и разгорались руки, его же руками будет разрушен рай, в котором он и Жоэль были так счастливы. Откровение длилось не дольше нескольких минут, но для Поля эти минуты были длиннее долгих лет, прожитых у теплого и родного плеча любимой. Когда остыли его руки и в голове остался тихий звук волн, Поль уже знал, что ему осталась всего неделя рядом с Жоэль. Тесаки разрезали его грудь, ноги стали ватными, по щекам поползли слезы, а руки предательски задрожали. Поль поднял голову к небу, такому же фальшивому, как и он сам, в его глазах отразился голубой свет, источающий влагу. Ровно неделя на то, чтобы успеть попрощаться. Он понимал, что должен стать злым и жестоким, превратиться в домашнего тирана, он должен был разбить сердце Жоэль, чтобы его пропажа не казалась такой болезненной, а скорее закономерной. В течение следующей недели он будет беспощадным снаружи и умирающим от боли внутри. Он должен будет сделать это для Жоэль, для той, кого любил больше себя, больше, чем мог себе вообразить голос внутри его головы. Он любил ее сильнее смерча и гуще той тьмы, которая свирепо дышала на него в потоке откровения. Он думал о руках Жоэль, о ее сотканных из пены плечах и талии, о ее живых и понимающих глазах, о ее смехе, о ее привычке смотреть, обернувшись через плечо. Жоэль, искрящаяся счастьем и любовью, любимая всеми цветами в парке, всеми ветрами у их окна, всеми цикадами соседних полей. «Жоэль, любимая! Любимая!!! Я знаю, ты меня не поймешь, не сразу, не сейчас, но я сделаю это для тебя. Я превращусь в предателя и изменника, чтобы, теряя меня, ты не страдала так, как страдает сейчас все мое существо. Я превращусь в последнюю сволочь и разобью твое сердце, чтобы ты после меня была сильнее. После моей пропажи тебе предстоит путь, длиннее, чем этот момент пылающего пекла, который даровали мне. Тебе предстоит так много, и я сделаю все, чтобы помочь тебе. Я брошу к твоим ногам себя и свои чувства, я сломаю свой внутренний стержень, но спасу твою душу, и ты сможешь жить после моей пропажи. Я притворюсь, будто больше не люблю тебя, чтобы твое сердце обиделось на меня и обросло твердым черепашьем панцирем, с которым ты сможешь дойти до конца», – Поль думал о Жоэль, просверливая взглядом ненатуральное небо, которое затягивали тучи.
В тот день он пришел домой и увидел Жоэль посреди грядки, засыпанную землей и с глазами умирающего в агониях человека. Она будто знала, что с ним произошло, как будто чувствовала и все понимала. Ее сны были не простым пустяком, она чувствовала весь мир, чувствовала его и, к сожалению, не в силах была что-то изменить. Нечеловеческих усилий стоило Полю держать спину прямой, говорить непринужденно и, обнимая ее, не впиваться пальцами в ее шею и шелк волос. В его душе бушевал океан, врезался в кости, смешивал органы и горькой желчью пытался пробиться наружу. Океан Поля вылился в их дом после его ухода и превратился в океан одиночества для Жоэль.
Боль, способная разорвать артерии внутри организма, способна превратить человека в каменное изваяние или, наоборот, превратить его в жидкую субстанцию из кишок. Боль от любви сильнее любой другой, так как боль от любви есть страдание о страдании, и в этом замкнутом круге протухает всякая живая энергия. То, что испытывал Поль, было никчёмно малым по сравнению с тем, какой ад творился в душе Жоэль на протяжении всего испытания, которое даровали ей тайные мучители. Вся преисподняя рушилась на ее голову валунами и огненными потоками, не оставляя шанса на слабость. Полю это было не понять, у него был другой путь. Как он ни старался облегчить жизнь и череду открытий Жоэль, все это были жалкие попытки убить циклопа булавкой.
Люди в любви употребляют следующие слова: никогда, всегда, вечно, всю жизнь, только ты, мы, я буду ждать, я защищу тебя. Как люди могут обещать кому-то вечность, не обладая вечностью? Как можно обещать всегда любить, если мы меняемся каждую минуту? Но стоит в очередной раз нашим сердцам распухнуть от любви, и мы готовы обещать горы, пряча за щекой свое прошлое, свои прошлые «навсегда». Произнося пятому мужчине или восьмой женщине «я буду любить тебя вечно», мы врем себе или, скажем, пакостим в чужой душе, в той которой обещана была вечность? У Жоэль и Поля никогда не было этой проблемы, они пребывали друг в друге безоговорочно, не было никакого прошлого, не было никаких других, не было ничего половинчатого или мимолетного. Люди же на Земле вечно стремятся в будущее, и, любя сегодня, хотят пообещать его той или тому, кем не могут насладиться и в настоящем. Люди стремятся к громким фразам и шапочным знакомствам, потому что им страшно заглянуть в будущее и оказаться нелюбимыми. Прожить жизнь, требуя гарантий на будущее, растеряв валюту проходящих дней, и вдруг оказаться голыми и никогда не умевшими любить. Человек не способен пообещать быть верным или дать слово подарить вечность. Верность – это состояние души, легкое и простое, оно или есть, или нет, разум не способен обещать душу. Вечность – это состояние духа, свободного сознания, это то понятие, которое существует только за гранью наших личностей, разум личности не способен пообещать вселенское сознание, тем более навечно. Не обещал Поль для Жоэль вечности, они любят по-настоящему, и им нет смысла обещать друг другу глупости.
Тем не менее наступил час и день, когда Поль исчез из псевдоПарижа, испарился из воздушного вакуума, который именовался домом. Он очутился в пахнувшей горячим воском зале. Света не хватало, стены были закопчены пламенем, повсюду лежали ковры, а в подсвечниках трепетали огарки. Стены были неровными, словно залу вырубили в скале из тяжелого гранита и оставили стены необработанными. В конце залы стоял дубовый стол, сколоченный небрежно, однако надежно. За столом сидел мужчина, погруженный в ворох бумаг, половину его лица занимали очки с огромными линзами, толщиной в два пальца. Мужчина выглядел озабоченным и будто не замечал появления постороннего человека в зале без дверей и окон. Поль сделал два неуверенных шага навстречу массивному столу и обратил внимание, как из-под его ног летела во все стороны пыль. Складывалось впечатление, что по этому ковру никто никогда не ходил, а если и ходил, то было это около сотни лет назад. Все происходящее удивляло, но чувство любопытства, точнее, человеческая тяга к истине, манила Поля к занятому бумагами человеку. Когда Поль подошел к нему достаточно близко, человек поднял глаза. Через призмы линз глаза казались неимоверных размеров, а лицо – непропорционально малым и худым.