Жорж Дунаев
Шрифт:
Мы добираемся до условленного места, так и не встретив ни одной живой души. Как только мы подходим к указанному в бумаге зданию, от глубокой тени дверного проема отделяется человек, одетый во все черное. Не говоря ни слова, он протягивает мне бронебойную винтовку, а Тиамат – обещанный легкий пулемет. Затем он уводит нас в лабиринт переулков, двигаясь легко и бесшумно, как большая пантера. Даже на стимуляторах мы едва поспеваем за ним. Через двадцать минут блужданий по притаившейся столице мы выходим к старой, замшелой стене. Человек легко касается одного из камней, и часть стены отъезжает в сторону. Затем наш провожатый коротко кланяется нам и так же беззвучно исчезает в ночи. Мы остаемся одни у входа, с оружием в руках и сомнением в сердцах. Медлим минуту, наконец, я решаюсь:
– Тиамат, спрячься вон в ту тень и держи пулемет наготове. Если кто-то попытается подойти ко входу – стреляй придурка без предупреждения. Если этот «кто-то» будет женщиной или ребенком, все равно стреляй – сегодня ночь резни, праздник богов крови, можно все. Это приказ.
–
Я вздыхаю и подхожу к тайному ходу. В лицо веет сыростью и холодом, вдалеке слышен звук падающих капель. Такова судьба всякого честного журналиста – сегодня ты брезгливо крутишь пальчиком в бутике, а завтра стоишь у входа с бронебойной винтовкой в статусе наемного убийцы. Конечно, я убивал людей и раньше, но это случалось, только когда они непосредственно угрожали моей жизни. Легко и незаметно убивать в пылу боя, в окопе, заваленном горами трупов, среди раненых и стонущих товарищей, легко стрелять во вражеского пехотинца, прыгающего на тебя с цепным топором. Никаких рефлексий – или ты его, или он тебя. Выстрелил, разнес, перешагнул и даже не запомнил, как выглядел убитый. Иное дело убивать из укрытия, внезапно, подло, стрелять в человека, который лично тебе ничего плохого не сделал. Чувствуешь себя последним мерзавцем. Это понимают и другие люди - во всех армиях мира снайперов никогда не брали в плен, убивая прямо на месте. Сегодня мне предстоит стать снайпером.
Я вздыхаю еще раз и делаю шаг вперед. Затем еще один. И еще. Вот, я уже внутри, дальше должно быть полегче. Я мрачно бреду по узкому, полному грязи и слизи, коридору, бреду впотьмах, на ощупь. Бреду десять, пятнадцать, двадцать минут, затем я теряю счет времени и меня начинают накрывать остаточные эффекты от галлюциногенов. Я вижу в темноте перед собой хохочущее лицо молодого араба с кейсом, я вижу сотни плачущих детей, я вижу горы трупов, черепа, сложенные у основания Трона Черепов, реки крови, текущие по улицам, отрезанные руки и ноги, вывороченные кишки, уши, прибитые к дверям, отрубленные носы и слышу шепот «Ты! Ты! Сделал ты! Ты!». В какой-то момент меня накрывает такое невероятное по мощи и глубине чувство вины, что я стою на грани того, чтобы вставить дуло винтовки себе в рот и нажать на курок. Пару секунд я колеблюсь, но потом вижу впереди лучик света, бьющий из дыры в стене. Пришел. Я припадаю глазом к дырке и жадно рассматриваю мир снаружи. Огромная, полная богатых ковров и золотых приборов зала с прекрасным прозрачным куполом вместо потолка. В зале играет тихая струнная музыка, в самом центре на горе подушек развалился толстый араб в расшитых золотом одеждах. Араб курит кальян и плывущим взглядом смотрит на танцующих перед ним трех обнаженных девушек. Девушкам по виду нет и пятнадцати. У меня несколько отлегает от сердца – по крайней мере, я убиваю не святого. Араб укуренно тыкает пальцем в одну из девушек, подзывая ее к себе. Затем он начинает грубо лапать, девушка в ответ смеется звонким смехом, выражая полное довольствие поведением своего повелителя. Я вздыхаю и устанавливаю винтовку. Совесть замолчала, галлюцинации прошли, из размякшего гуманиста я вновь превратился в жестокого агента Федерации. Я просовываю дуло винтовки в дырку, наводя его по изображению с крохотной видеокамеры в районе мушки. Стрелять решаю в голову – несмотря на то, что винтовка бронебойная, на теле Халифа может оказаться сверхредкий силовой бронежилет – планетарный правитель все-таки. Халиф лапает девушку все настойчивее и настойчивее, та смеется все громче и громче, в какой-то момент создавая впечатление, что я смотрю на зрителей юмористического концерта. В тот самый момент, когда вконец осоловевший араб засовывает внутрь девушки два пальца, я нажимаю на курок. «Бамс!» - голова бывшего повелителя Аль-Рашида разлетается облаком свежего фарша, оседая на вопящей от ужаса малолетней проститутки. Наверное, это очень неприятно – за секунду превратиться из любимицы Халифа в окровавленную сучку с двумя мертвыми пальцами внутри. В зале ревет сирена, огромные узорчатые двери открываются и помещение заполняет толпа охранников, кто-то бьет сучку по щекам и пытается что-то спросить, та в шоке и ничего не может ответить. Все это, я, впрочем, уже не вижу – я бегу обратно по тайному ходу, прихватив с собой винтовку.
Я вылетаю из сырой темноты на полном ходу, и Тиамат кричит мне из тени: «Как ты?», и я кричу ей в ответ: «Великолепно!», и она вскакивает с пулеметом в руках, и я кричу: «Боже, дай нам силы в ноги!». Медленно наполнявшаяся плотина ненависти прорвалась, ковровая бомбардировка злости, артобстрел ярости, атомный взрыв жажды крови. Мы – в эпицентре. Ночь длинных ножей началась.
Глава девятнадцатая.
Мы успеваем пробежать пару переулков, как замерший город оживает. Из каждой подворотни доносятся пулеметные очереди и гортанные крики, в разных частях столицы вспыхивают огни взрывов, изредка слышен рев реактивных минометов. Блажен, кто ожидает – и культисты Хаоса дождались своей ночи. Из-за темноты и быстрого бега мы не можем оценить весь масштаб происходящего, но, похоже, что штурм правительственных позиций начался в двадцати разных местах одновременно. Мы петляем из тени в тень, перепрыгивая через трупы с вспоротыми животами, оббегая безумных культистов, с ревом вырывающих сердца из еще дергающихся тел и убивая берсеркеров-одиночек, пытающихся броситься нам наперерез, размахивая кривыми ножами. Повсюду кровь, повсюду трупы, повсюду звезды Хаоса – их рисуют на стенах домов свежими внутренностями. В центре города идет серьезный бой, ухают гранатометы, захлебываются лаем пулеметы, с грохотом рушатся стены. На окраинах – бессмысленная и бесконтрольная резня, в которой убивают каждого, оказавшегося без священной звезды. Зверь Хаоса слишком долго томился взаперти и теперь, вырвавшись на свободу, убивает, убивает и убивает, без цели, без смысла, без пощады.
Мы вырываемся из обреченного города, превратившегося в ад на земле, и из последних сил бежим к космокатеру. Взобравшись на очередной бархан, я вижу вдалеке наш бесценный транспорт, билет с безумной планеты в нормальную жизнь. Странно, но вокруг космокатера темно и не видно никаких следов монтажных работ. Мы пробегаем еще несколько сот метров и понимаем, что никто никуда никакой двигатель не привозил и не пытался установить. Нас кинули, задаром сделав козлами отпущения. Я в изнеможении падаю на холодный песок и хриплю, пытаясь восстановить дыхание. Рядом ртом ловит воздух Тиамат. Продышавшись, я понимаю, что это все. Что мы никуда никогда не улетим. Что через пару часов уцелевшие солдаты Халифа узнают наши имена, а еще через пару часов – найдут и садистки казнят. И что даже если мы избежим смерти от рук уцелевших, то находиться рядом с городом, полным озверевших от крови хаоситов – не самое мудрое решение. И что добив правительственные силы, хаоситы, скорее всего, займутся своими запретными ритуалами, по сравнению с которыми пробуждение Спящего – детская мурзилка. Я не хочу даже думать, что будет с планетой через пару дней. Да-да-да, это все учинил я, это я не понял, что передо мной не жаждущие власти революционеры, а сумасшедшие маньяки, но поезд уже отправился со второго пути и все, что мне остается – это смотреть на проносящиеся мимо пейзажи разрушения, пытаясь закрыться от них крохотной занавесочкой незнания.
Тиамат поднимается и садится на песок. Вглядывается в огни оставленного нами города:
– Красиво. Все-таки обреченный город, умирающий под градом ударов кривых ножей – это красиво.
– Особенно если смотришь на него со стороны.
Тиамат жмет плечами, не отрываясь от созерцания вспышек далеких взрывов. Внезапно она вскакивает на ноги:
– Смотри! Смотри! Видел, где полыхнуло?
– Нет – я приподнимаюсь на локте – Что там?
– Помнишь, араб нам говорил про холм с коммуникационным центром? Только что там было два взрыва.
– Ты хочешь сказать, что…
– Что хаоситы штурмуют центр, расстреливая его охрану…
– …а у нас бронебойная винтовка, легкий пулемет и отчаяние в последней степени. Ты думаешь?
– А что нам еще остается? Прятаться в дюнах, ожидая смерти от обезвоживания?
Я вскакиваю на ноги и готовлю стимуляторную смесь, в разы превышая допустимые дозы. Когда предстоит путешествие на скотобойню, жадничать не стоит.
Закинувшись, мы бежим в направлении коммуникационного центра. Сейчас городу сильно хуже, чем час назад – почти все улицы залиты кровью, много домов с выбитыми дверьми, правительственных войск нигде не видно. Улицы снова пусты, но теперь это не пустота затишья перед бурей, это пустота кладбища. Мы добираемся до холма с центром, так и не встретив ни одного живого человека. Холм усыпан горами мертвых тел, как солдат Халифа, так и хаоситов. Зрелище отвратительное – местами дело доходило до рукопашной и боя на ножах, несколько раз я вижу трупы хаоситов, зубами вцепившихся в своих врагов. У входа в центр мы замечаем двух вооруженных культистов, увлеченно потрошащих трупы и тихо переговаривающихся между собой. Одним выстрелом я снимаю правого, Тиамат очередью из трех патронов косит левого. Осторожно входим внутрь и оказываемся в длинном коридоре, полным изрубленных тел. Наши ботинки скользят в крови, периодически под ногами что-то (я боюсь опускать глаза, чтобы посмотреть, что именно) хлюпает и чавкает, в целом картина напоминает поучительную иллюстрацию «Почему не надо помогать незнакомым дядям со странными шрамами на руках». Мы медленно движемся по коридору, аккуратно зачищая боковые комнаты – охраняющие их культисты слишком заняты расчлененкой, чтобы успеть среагировать на наше появление. Мы убиваем двадцать или тридцать хаоситов, прежде чем добираемся до главного пульта управления. Серые стальные стены, вымазанный красной кровью стальной пол, изрубленная аппаратура, звезда Хаоса на потолке и… наш старый знакомый араб, застывший в трансе перед монитором межпланетной связи. Из монитора на араба таращится аморфная фиолетовая пакость. Будь я в другом настроении, я бы, пожалуй, пакости испугался, но сейчас я был слишком рад встречи с моим дорогим пятисоттысячным другом. Хуяк! – я бью араба прикладом винтовки по затылку, выводя из транса:
– Привет, дружок. Помнишь меня?
Несколько секунд дружок приходит в сознание, затем поднимает взгляд на меня, и я вижу, как зрачки его расширяются от ужаса:
– Помнишь, да? – удар прикладом в зубы, араб опускает лицо, харкая на пол кровью и осколками зубной эмали – А помнишь, что я тебе говорил, а? – кулаком в ухо, бедняга воет.
– Я говорил, что ни один кинувший меня говноед не остался в живых. Ты почему меня не слушал, а? Ты думал, что твои боги Хаоса тебя защитят? Ты думал, что вот эта вот срань из монитора вылезет и спасет тебя от гнева Жоржа Дунаева?
– араб мычит что-то неразборчивое. Я бросаю винтовку на пол и беру кидалу за грудки, поднимая его перед собой.