Жозеф Бальзамо. Том 1
Шрифт:
Оказалось, что Жильбер сведущ в ботанике больше, чем он полагал. Выросший среди лесов, он, как и его друзья-мальчишки, знал все лесные растения, но только под их общепринятыми названиями. И вот, увидев знакомое растение, Жильбер называл его, а старик сообщал, как оно именуется на языке науки, после чего молодой человек пытался повторить греческое или латинское слово, порою коверкая его. Тогда незнакомец принимался разбирать трудное слово, в результате чего Жильбер запоминал не только название растения, но и значение греческого или латинского слова, которым нарекли его Плиний [125] ,
125
Плиний Старший (22/24—79) — римский ученый, автор «Естественной истории» в 37 книгах, своего рода энциклопедии естественнонаучных знаний античности.
126
Линней, Карл (1707–1778) — шведский естествоиспытатель, создатель классификации растений и животных, описал более 1500 видов растений.
127
Жюсьё, Бернар (1699–1777) — французский ботаник, основал Ботанический сад в Трианоне, где растения были расположены в соответствии с разработанной им классификацией.
Время от времени молодой человек сетовал:
— Как жаль, сударь, что я не могу зарабатывать свои шесть су, целыми днями занимаясь с вами ботаникой! Клянусь, я не отдыхал бы ни секунды, да и шесть су мне ни к чему — куска хлеба, каким вы меня сегодня угостили, мне хватило бы на целый день. Я напился из родника, вода в котором не хуже, чем в Таверне, а этой ночью выспался под деревом лучше, чем под крышей великолепного замка.
Незнакомец с улыбкой возражал:
— Друг мой, придет зима, растения засохнут, родник замерзнет, а в оголившихся деревах загудит свирепый ветер, а не легкий зефир, что сейчас чуть колышет листву. Вам понадобится кров, одежда, очаг, а ваших шести су в день не хватит на жилье, дрова и платье.
Жильбер вздыхал, срезал очередные растения и задавал новые вопросы.
Так, обойдя леса Оне, Плесси-Пике и Кламарсу-Медон, они провели большую часть дня.
По своему обыкновению Жильбер быстро встал на короткую ногу со своим спутником. Старик же необычайно ловко выпытывал его, однако Жильбер, недоверчивый, осмотрительный и робкий, старался открыть собеседнику как можно меньше.
В Шатийоне незнакомец купил хлеба и молока и без особого труда заставил своего спутника принять участие в их съедении, после чего они двинулись в сторону Парижа, так что Жильбер смог войти в город еще засветло.
При одной мысли о том, что он вскоре окажется в Париже, сердце Жильбера начинало биться чаще, и он даже не пытался скрывать свои чувства, когда с холмов Ванвера увидел церковь святой Женевьевы, Дом Инвалидов, собор Парижской богоматери и необъятное море домов, чьи волны накатывались на склоны Монмартра, Бельвиля и Менильмонтана.
— О Париж! Париж! — прошептал он.
— Да, Париж, скопище домов, средоточие зла, — откликнулся старик. — Если бы все страдания, скрытые в его стенах, могли выйти наружу, вы бы увидели, что каждый его камень источает слезы либо красен от крови.
Жильбер умерил свои восторги, которые, впрочем, стали несколько затихать и сами собой.
Они вошли в город через заставу Анфер. В предместье было грязно и смрадно; на носилках несли в лазарет больных, полуголые дети играли среди отбросов с собаками, коровами и свиньями.
Лицо Жильбера помрачнело.
— Вы находите это отвратительным, не так ли? — спросил старик. — Придет время, и вы даже таких картин больше не увидите. Ведь свинья или корова — это все же богатство, ребенок — все же радость. Что же до грязи, то она останется, ее вы найдете всегда и всюду.
Жильбер был уже готов воспринимать Париж в мрачном свете, поэтому спокойно отнесся к картине, нарисованной ему спутником.
А тот, пустившись было в многословные рассуждения, по мере приближения к центру города становился все молчаливей. Он выглядел столь озабоченным, что Жильбер не осмеливался спросить, что это за сад виднеется за решеткой или как называется мост, по которому они переходят Сену. То был Люксембургский сад, а мост назывался Новым.
Они шагали дальше, и задумчивость незнакомца начала уже беспокоить Жильбера до такой степени, что он все же решился полюбопытствовать:
— Вы живете далеко отсюда, сударь?
— Скоро придем, — ответствовал незнакомец, которому этот вопрос, казалось, еще прибавил угрюмости.
На улице Фур они миновали великолепный дворец Суассонов, фасад которого выходил на эту улицу, а прекрасные сады тянулись вдоль улиц Гренель и Двух экю.
Проходя мимо церкви, которая ему очень понравилась, Жильбер приостановился, чтобы получше ее рассмотреть, и заметил:
— Какое чудное здание!
— Это церковь святого Евстафия, — пояснил старик и, взглянув наверх на часы, вдруг воскликнул: — Уже восемь! О Боже, пойдемте быстрее, молодой человек!
Незнакомец прибавил шагу, Жильбер последовал его примеру.
— Кстати, — проговорил старик после нескольких секунд молчания, столь холодного, что Жильбер даже забеспокоился, — я забыл сообщить вам, что я женат.
— Вот как? — откликнулся Жильбер.
— Да, и моя жена, истая парижанка, будет ворчать, что мы поздно вернулись. Кроме того, должен вас предупредить, она опасается незнакомых.
— Так, может, мне лучше уйти, сударь? — спросил Жильбер, пыл которого после этих слов изрядно поуменьшился.
— Ни в коем случае, друг мой, я же пригласил вас. Пойдемте.
— Да, иду, — сказал Жильбер.
— Сюда, направо. Вот мы и пришли.
Жильбер поднял глаза и при последнем свете угасающего дня прочел на углу, над лавочкой бакалейщика, надпись: «Улица Платриер».
Незнакомец шел все быстрее: чем ближе подходил он к дому, тем сильнее становилось то лихорадочное возбуждение, о котором мы уже упоминали. Жильбер, стараясь не потерять старика из вида, поминутно натыкался то на прохожих, то на тюки разносчиков, то на дышла карет или оглобли двуколок.
Его проводник, казалось, вовсе забыл о нем; он торопился, явно поглощенный какой-то неприятной мыслью.
Наконец он остановился перед дверью, верхняя часть которой была забрана решеткой.
Из отверстия в двери свисал короткий шнурок; незнакомец дернул за него, и дверь отворилась.
Он обернулся и, видя, что Жильбер в нерешительности остановился, пригласил:
— Входите же!
Жильбер вошел, и старик захлопнул дверь.
Сделав в темноте несколько шагов, Жильбер споткнулся о нижнюю ступеньку крутой, никак не освещенной лестницы. Его вожатый, которому здесь все было привычно, поднялся уже ступенек на десять.