Жозеф Бальзамо. Том 1
Шрифт:
Жильбер сперва подумал, что ставни заперты, так как в столь ранний час обитатели флигеля еще спят. Но поскольку ветви деревьев касались ставней, он понял, что во флигеле по меньшей мере всю зиму никто не жил.
И он снова стал любоваться прекрасными липами, скрывающими главное здание.
Неоднократно голод заставлял Жильбера обращать взгляд к ломтю хлеба, который накануне отрезала ему Тереза, однако юноша не прикасался к нему, желая доказать себе, что умеет владеть собой.
Пробило пять, и Жильбер подумал, что входная дверь, должно быть, уже открыта; умывшись, почистив одежду и причесавшись — вечером, поднявшись к себе, молодой человек обнаружил, что Жан Жак позаботился снабдить его предметами, необходимыми, чтобы совершить скромный туалет, — так вот, умывшись, почистив одежду и причесавшись, он взял кусок хлеба и сошел вниз.
Руссо, решивший на этот раз не будить молодого человека, быть может, из недоверчивости, а быть может, желая получше узнать привычки гостя, не затворил накануне дверь в свою комнату и теперь, услышав, что Жильбер спускается, стал следить за ним.
Тот, держа в руке хлеб, вышел на улицу.
К нему подошел какой-то бедняк, и Руссо увидел, как Жильбер отдал ему свой ломоть, потом зашел к булочнику, только что открывшему лавку, и купил краюху свежего хлеба.
«Сейчас пойдет в трактир, и плакали его десять су», — подумал Руссо.
Но он ошибся: жуя на ходу, Жильбер прошел к фонтану на углу улицы, попил, доел хлеб, еще раз напился, ополоснул рот, помыл руки и пошел назад.
— Кажется, — пробормотал Руссо, — мне посчастливилось больше, чем Диогену: я нашел человека [131] .
Услыхав, как Жильбер поднимается по лестнице, Жан Жак поспешил открыть ему дверь.
Весь день прошел в упорных трудах. Монотонную работу переписчика Жильбер делал с присущей ему расторопностью, смышленостью и усидчивостью. Если он чего-то не понимал, то догадывался; его рука, покорная железной воле, уверенно и безошибочно выводила нотные знаки. Таким образом, к вечеру были готовы семь страниц — если и не отличавшихся изяществом, то по крайней мере безупречных.
131
Существует легенда, будто древнегреческий философ Диоген в солнечный день бродил с зажженным фонарем по многолюдному рынку, а когда его спросили, зачем он это делает, ответил: «Я ищу человека».
Руссо оценил его работу как судья и философ в одном лице. Как судья, он раскритиковал форму нотных знаков, толщину штрихов, расстояние между паузами или точками, однако, убедившись, что Жильбер сделал заметные успехи по сравнению со вчерашним днем, уплатил ему двадцать пять су.
Как философ, он восхищался силой воли, которая может заставить восемнадцатилетнего юнца двенадцать часов кряду корпеть над работой, восхищался его гибким, подвижным телом и пылким характером; без труда угадав, что сердце молодого человека сжигает пламенная страсть, Руссо никак не мог решить, честолюбие это или любовь.
Жильбер взвесил на ладони полученные деньги: то были монеты в двадцать четыре су и в одно су. Он положил монету в одно су в карман, где лежали вчерашние деньги, и, радостно сжав в кулаке вторую, сказал:
— Сударь, вы — мой хозяин, поскольку, даете мне работу и даже бесплатно предоставили кров. Поэтому я считаю, что вы можете дурно обо мне подумать, если я что-нибудь сделаю, не предуведомив вас.
Руссо встревоженно взглянул на него и спросил:
— А что вы собираетесь сделать? Решили завтра не работать?
— Да, сударь, с вашего позволения я хотел бы завтра взять свободный день.
— Зачем? Хотите побездельничать? — осведомился Руссо.
— Мне хотелось бы побывать в Сен-Дени, сударь, — пояснил Жильбер.
— В Сен-Дени?
— Завтра туда прибывает дофина.
— А, верно, завтра в Сен-Дени празднество по случаю прибытия дофины.
— Вот-вот, — подтвердил Жильбер.
— Вот уж не думал, мой юный друг, что вы такой зевака, — проворчал Руссо. — К тому же мне казалось, что вы презираете помпезность абсолютной власти.
— Сударь…
— Взгляните на меня. Вы ведь неоднократно заявляли, что я для вас образец. Вчера приезжал принц крови, упрашивал меня прибыть ко двору. И там бы я увидел все не так, как вы, мой мальчик, — стоя на цыпочках и вытягивая шею за цепью гвардейцев, которые будут делать на караул проезжающей королевской карете, словно дарохранительнице со святыми дарами. Нет, меня приглашают явиться перед принцами, полюбоваться на улыбки принцесс. И что же? Я, скромный гражданин, отказался от этой чести.
Жильбер кивнул.
— А почему я отказался? — пылко продолжал Руссо. — Потому что не желаю двоедушничать, потому что рука, написавшая, что королевская власть — это беззаконие, не может тянуться за подачкой к королю, потому что я знаю — средства на все эти празднества отняты у народа, которому оставляют ровно столько, чтобы он не взбунтовался. Именно потому что я это знаю, я протестую против подобных празднеств, отсутствую на них.
— Сударь, поверьте, я понимаю всю возвышенность вашей философии, — промолвил Жильбер.
— Понимаете, но не следуете ей, поэтому позвольте вам сказать…
— Сударь, но я же не философ, — перебил старика Жильбер.
— Ответьте хотя бы, для чего вы идете к Сен-Дени.
— Сударь, я предпочел бы не отвечать.
Эти слова поразили Руссо; он понял, что за упорством молодого человека скрывается какая-то тайна, и взглянул на него даже с некоторым восхищением, изумляясь подобной твердости характера.
— Хорошо, — согласился он. — Причина, я вижу, у вас есть. Это меняет дело.
— Да, сударь, у меня есть причина, и она, клянусь вам, не имеет ничего общего с любопытством.
— Тем лучше, а может, и тем хуже. У вас, молодой человек, зрелые убеждения, и я зря требую от вас юношеской непосредственности и искренности.
— Я говорил вам, сударь, — печально ответил Жильбер, — что был несчастлив и, как все несчастные, не знал юности. Итак договорились, завтра вы меня отпускаете.
— Завтрашний день ваш, друг мой.
— Благодарю, сударь.