Жозеф Бальзамо. Том 1
Шрифт:
Сержант проследил взглядом, куда указывал палец Жильбера, и увидел карету г-на де Таверне.
— Пропустите, сержант, — сказал барон, — я хочу сказать этому юноше всего два слова.
— Да хоть четыре, сударь, — отозвался сержант, — времени у вас предостаточно: сейчас перед собором произносят приветственную речь, так что вы не тронетесь с места добрых полчаса. Пройдите, молодой человек.
— А ну поди-ка сюда, негодяй, — обратился барон к Жильберу, который нарочно шел не быстрее обычного, — да расскажи, что за случай привел тебя в Сен-Дени, когда тебе надлежит находиться в Таверне.
Жильбер вторично поклонился Андреа и барону и отвечал:
— Я попал сюда не по воле случая, сударь, а по своей воле.
— По своей воле, плут? Да откуда ж у тебя взялась своя воля?
— Всякий свободный человек вправе иметь ее.
— Всякий свободный человек? Вот оно что! А ты, значит, считаешь себя свободным человеком?
— Разумеется, ведь я никому не отдавал своей свободы.
— Ей-богу, забавный прохвост! — вскричал г-н де Таверне, которого взбесила самоуверенность Жильбера. — Значит, ты в Париже… Но как ты сюда добрался, скажи на милость? Каким способом?
— Пешком, — лаконично ответствовал Жильбер.
— Пешком? — с оттенком жалости повторила Андреа.
— Что же ты, интересно, намерен делать в Париже? — допытывался барон.
— Сперва получу образование, затем составлю себе состояние.
— Образование!
— Убежден в этом.
— Состояние!
— Надеюсь и на это.
— А чем сейчас занимаешься? Попрошайничаешь?
— Я — попрошайничаю? — с непередаваемым высокомерием отозвался Жильбер.
— Тогда воруешь?
— Сударь, — отвечал Жильбер с гневом и яростной решительностью, привлекшей на мгновение к этому странному молодому человеку внимание мадемуазель де Таверне, — разве я что-нибудь украл у вас?
— Чем же ты тогда занимаешься, лоботряс?
— Тем же, чем занимается гениальный человек, на которого мне хочется походить хотя бы упорством, — отвечал Жильбер. — Переписываю ноты.
Андреа повернулась к нему.
— Переписываете ноты? — переспросила она.
— Да, мадемуазель.
— Разве вы умеете? — презрительно заметила она таким тоном, каким сказала бы: «Вы лжете».
— Я знаю ноты, а для переписчика этого довольно, — объяснил Жильбер.
— Да откуда ты знаешь ноты, негодяй, черт бы тебя побрал?
— В самом деле, откуда? — улыбаясь, поинтересовалась Андреа.
— Господин барон, я всем сердцем люблю музыку, а мадемуазель каждый день час или два проводила за клавесином. Я, спрятавшись, слушал ее.
— Бездельник!
— Сперва я запоминал мелодии, а потом, поскольку эти мелодии были определенным образом записаны, мало-помалу научился читать их запись.
— По моим нотам! — вскричала Андреа вне себя от возмущения. — Вы смели трогать мои ноты?
— Нет, мадемуазель, я никогда не позволил бы себе этого, — отвечал Жильбер, — но вы оставляли на клавесине ноты, открытые то на одной странице, то на другой. Я их не касался, просто пытался читать: ведь глаза мои не пачкали страниц.
— Вот увидите, — заметил барон, — сейчас этот мошенник объявит нам, что играет на клавесине не хуже Гайдна.
— Наверно, я научился бы, — отвечал Жильбер, — если бы осмелился коснуться пальцами клавиш.
И Андреа невольно второй раз взглянула на это лицо, одушевленное чувством, которое невозможно назвать иначе как страстным фанатизмом мученика.
Но барон, чьему разуму были чужды ясность и спокойная рассудительность его дочери, вновь начал вскипать от ярости при мысли, что юноша прав и что, оставив его в Таверне в обществе Маона, с ним поступили воистину бесчеловечно.
Когда тот, кто по положению ниже нас, доказывает, что мы перед ним виноваты, нам нелегко простить ему эту вину; вот почему, чем больше смягчалась дочь, тем сильнее распалялся барон.
— Ах ты разбойник! — взревел он. — Ты сбежал, бродяжничал, а теперь, когда с тебя спрашивают за твое поведение, угощаешь нас баснями, вроде тех, что мы сейчас услышали! Ну, ладно же! Я не желаю, чтобы по моей вине на королевских улицах толкалось всякое жулье, всякий сброд…
Андреа сделала рукой такое движение, словно желая унять отца: она чувствовала, что подобная несправедливость роняет его достоинство.
Но барон отстранил примиряющую руку дочери и продолжал:
— Я сдам тебя господину де Сартину, и ты, философствующий бездельник, малость отдохнешь в Бисетре [135] .
Жильбер отступил на шаг, нахлобучил шляпу, и бледный от ярости, заявил:
— Господин барон, знайте, здесь, в Париже, я нашел себе покровителей, которые вашего господина де Сартина и на порог к себе не пустят.
— Этого еще не хватало! — вскрикнул барон. — Не желаешь, значит, в Бисетр? Тогда отведаешь хлыста! Андреа, подзовите-ка вашего брата, он где-то поблизости.
135
Сумасшедший дом и богадельня в окрестностях Парижа.
Андреа нагнулась к Жильберу и властно произнесла:
— Уходите отсюда, господин Жильбер.
— Филипп! Филипп! — закричал старик.
— Уходите! — повторила Андреа юноше, который молча застыл на месте, словно погруженный в восторженное созерцание.
На зов барона к карете подъехал всадник: это был Филипп де Таверне в великолепном мундире капитана. Молодой человек так и лучился радостью.
— Смотри-ка, Жильбер! — добродушно воскликнул он, узнав юношу. — Жильбер здесь! Здравствуй, Жильбер! Что вам угодно, батюшка?