Жребий Салема
Шрифт:
Тяжело дыша, Майк выбрался из могилы, лег рядом на землю и, потянувшись к крышке гроба, нашел скобу и потянул за нее. Как он и предполагал, от попавшей в петли земли крышка открылась со скрежетом, и сначала показался розовый атлас, потом рука в темном рукаве (Дэнни Глика похоронили в костюме, в котором он ходил в церковь), и, наконец, лицо…
У Майка перехватило дыхание и замерло сердце.
Глаза у мальчика были открыты. В точности так, как он и предполагал. Открыты широко, и их взгляд в сгущавшихся сумерках казался вовсе не остекленевшим, а живым и каким-то жутким. На лице не было смертельной бледности – напротив, щеки горели румянцем и были полны жизни.
Майк попытался оторвать взгляд от этого страшного лица и не смог.
– Боже милостивый… – только и сумел вымолвить он.
За горизонтом скрылся последний краешек
Марк Питри собирал в своей комнате игрушечного Франкенштейна и прислушивался к разговору родителей в гостиной. Его комната находилась на втором этаже старого фермерского дома на Саут-Джойнтер-авеню, и хотя теперь строение отапливалось современной мазутной печью, наверху еще сохранились старые металлические трубы. Первоначально дом обогревался центральной печью, установленной на кухне, и теплый воздух подавался по трубам на второй этаж. Правда, женщина, жившая в доме с 1873 по 1896 год со своим мужем-баптистом, отличавшимся непреклонным пуританским нравом, клала с собой в кровать – чтобы хоть как-то согреться – горячий кирпич, обернутый во фланелевую ткань. Теперь же трубы служили другой цели – прекрасно проводили звук.
Хотя родители разговаривали в гостиной на первом этаже, их было слышно так, будто беседа проходила прямо за дверью Марка.
Однажды, когда Марку было всего шесть лет, отец застал его подслушивающим за дверью в их прежнем доме и произнес старую английскую пословицу: «Не подслушивай, и не узнаешь о себе дурного». Отец тогда пояснил, что так можно услышать о себе нечто очень неприятное.
Что ж, на эту пословицу есть и другая: «Предупрежден – значит, вооружен».
По сравнению со сверстниками Марк в свои двенадцать лет казался невысоким и довольно щуплым, однако двигался с ловкостью и изяществом, которые редко можно встретить в угловатых в этом возрасте мальчишках, состоящих из одних локтей и коленок. Черты лица Марка, которые позже наверняка превратятся в резкие, сейчас казались даже женственными, а светлая кожа отливала молочной белизной. Эта внешность доставляла ему немало неприятностей еще до стычки с Ричи Боддином на школьном дворе, и он решил, что будет разбираться со своими проблемами сам. Проанализировав положение дел, он пришел к выводу, что большинство забияк и драчунов были неуклюжими здоровяками. Они наводили на остальных страх тем, что могли причинить боль. И дрались они нечестно. Значит, если не бояться боли и тоже применять запрещенные приемы, то над ними можно взять верх. Ричи Боддин был первым блестящим подтверждением его теории. В начальной школе в Киттери, где Марк начинал учиться, столкновение с главным задирой завершилось ничьей. Вообще-то результат можно было расценивать как победу: задира, хоть и весь в крови, не сдался и объявил во всеуслышание, что они с Марком теперь друзья. Марк, считавший того хулигана полным кретином, проявил благоразумие и спорить не стал. На задир слова не действуют. Такие, как Ричи Боддин, понимают только боль, поэтому, наверное, в мире и существует столько проблем. После драки его отправили из школы домой. Отец тогда очень на него разозлился и уже собирался задать сыну трепку свернутым в трубку журналом, но Марк заявил, что Гитлер в душе был наверняка Ричи Боддином, чем невероятно развеселил отца – он смеялся до слез, и даже мать не удержалась от улыбки. А порки удалось избежать.
– Как думаешь, он переживает, Генри? – спросила Джун Питри.
– Кто знает… – По наступившей паузе Марк понял, что отец раскуривает трубку. – По его лицу никогда не поймешь.
– В тихом омуте черти водятся! – Она помолчала. Мать всегда говорила нечто вроде «в тихом омуте черти водятся» или «чему быть – того не миновать». Марк очень любил своих родителей, но иногда их рассуждения были похожи на покрытые пылью нудные толстые фолианты в библиотеке.
– Как-никак они шли к Марку поиграть в железную дорогу, – продолжила она. – А теперь один умер, а другой пропал. Не обманывай себя, Генри. Мальчик наверняка переживает.
– Он крепко стоит на ногах, – возразил мистер Питри. – И что бы он ни чувствовал, я уверен, что справится.
Марк вклеил в плечевой сустав фигурки Франкенштейна левую руку. Это была особая сборная модель, которая в темноте светилась зеленым. Совсем как фигурка Иисуса, которой его наградили в воскресной школе в Киттери за выученный наизусть 119-й псалом.
– Мне иногда жаль, что
– Нельзя сказать, что мы не старались, милый, – игриво ответила мать.
Отец только хмыкнул.
Разговор надолго прервался. Марк знал, что отец наверняка листает «Уолл-стрит джорнал», а у матери на коленях лежит роман Джейн Остен или Генри Джеймса. Она постоянно их перечитывала, и Марк никак не мог взять в толк зачем. Конец-то все равно был известен заранее.
– Как думаешь, его можно пускать в лес, что за домом? – наконец спросила мать. – Говорят, здесь где-то есть зыбучие пески…
– Они далеко от города.
Марк немного расслабился и приклеил монстру вторую руку. У него была коллекция сборных фигурок чудовищ, выпускаемых компанией «Орора пластикс корпорейшн», которые он каждый раз расставлял по-другому с появлением новых экспонатов. Коллекция действительно была достойной, и Дэнни и Ральфи направлялись взглянуть именно на нее, когда… Ладно, не важно!
– Думаю, можно, – ответил отец. – Конечно, пока не стемнело.
– Надеюсь, что после этих ужасных похорон у него не будет ночных кошмаров.
Марк не сомневался, что отец при этих словах пожал плечами.
– Тони Глик… жаль, конечно. Но смерть и горе – неизменные спутники жизни. И мальчику пора это знать.
– Может, ты и прав.
Снова наступила долгая пауза. Интересно, что последует дальше? Какая-нибудь очередная банальность типа «Кто есть Дитя? Отец Мужчины» [9] или «Что посеешь, то и пожнешь»? Марк приклеил фигурку к подставке, сделанной в виде могильного холмика с покосившимся надгробием.
9
Строка из стихотворения Уильяма Вордсворта «Займется сердце, чуть замечу…» в пер. А. Ларина.
– «Посреди жизни нас подстерегает смерть» [10] . Кошмары могут мучить меня.
– В самом деле?
– Этот мистер Форман, должно быть, настоящий мастер своего дела, как бы ужасно это ни звучало. Мальчик в гробу выглядел так, как будто просто спал. И в любой момент мог открыть глаза и зевнуть… Не понимаю, зачем только люди мучают себя, устраивая похороны с открытыми гробами. Это… язычество какое-то!
– Все уже позади.
– Да, наверное. Он ведь хороший мальчик, правда, Генри?
10
Цитата из часослова англиканской церкви.
– Марк? Самый лучший!
Марк улыбнулся.
– Есть что-нибудь по телевизору?
– Сейчас посмотрю.
Марк потерял к беседе интерес – серьезный разговор закончился. Он поставил фигурку на подоконник, чтобы та окончательно высохла. Минут через пятнадцать мать отправит его в постель. Достав из верхнего ящика комода пижаму, он начал переодеваться.
На самом деле мать напрасно беспокоилась о его душевном состоянии. Марк отнюдь не отличался впечатлительностью, да и причин особых к тому не было – самый обычный мальчик при всей своей рассудительности и воспитанности. Семья жила в достатке, перспективы были радужными, а брак – прочным. Родители любили друг друга, хотя их любовь, возможно, и была лишена романтики. В жизни Марка не было никаких потрясений, а несколько драк в школе никак не сказались на его психике. Со сверстниками он ладил и в целом хотел того же, чего и все остальные ребята.
Если что-то и выделяло его из общей массы, то сдержанность и самообладание. Никто их не пестовал и не развивал – казалось, он имел эти черты от рождения. Когда его щенок Чоппер попал под машину, он настоял на том, чтобы отправиться к ветеринару вместе с матерью. Ветеринар сказал, что щенка надо усыпить, и спросил, понимает ли Марк, что это значит. Марк ответил, что речь идет не о сне и собаку поместят в газовую камеру, где лишат жизни. Ветеринар подтвердил, что так и будет. Марк согласился и поцеловал Чоппера на прощание. Ему было жаль щенка, но он не плакал и глаза не были на мокром месте. Мама плакала, но через три дня Чоппер стал для нее туманным прошлым, а для Марка не станет никогда. Вот в чем была ценность умения не плакать. Со слезами, как с мочой, все уходило в никуда.