Жребий воина
Шрифт:
Сергей сорвал с себя футболку и стал отирать эту струйку.
— Тут индейцы живут, — проговорил Шурик, выталкивая губами новую кровь.
Сергей понял, что Шурик почему-то решил в последние минуты своей жизни поговорить о внешности туркмен.
— Индейцы, индейцы, — повторил Сергей так, словно говорил с ребенком.
— У меня печать… — сказал Шурик. — Старик прав.
Больше он ничего не сказал, потому что умер. Его открытые глаза неуловимо, но прочно изменились и стали как стеклянные.
Глава 42
Не помня себя, он ковылял по гребню. Его то и дело тянуло присесть на корточки и вцепиться в корявую каменную дорогу руками: было страшно
Гребень только снизу представлялся ровным. Быть может, еще в кедах по нему можно было идти. Но босиком… Камни больно ранили ноги и припекали накопленным за день теплом.
Он хотел как можно дальше убраться от страшного места. Разбился ли Шурик? Разбивается кто угодно, кроме тех, кому не мешало бы, почему-то казалось Виталию, и он спешил спастись. Могут ли преследователи все же забраться за ним следом? Могут, еще как могут, твердил ему его страх, и он не раз обернулся, боясь увидеть ковыляющего следом окровавленного Шурика, а то и Сергея, который тоже мог кинуться следом, несмотря на свою хромоту.
Он добрел до узенького провала. Обутый человек легко бы его перепрыгнул. Но камушки по ту сторону обрыва в метр шириной были такие острые… Виталий присел, откинулся с упертыми в камень руками на спину и переполз кверху животом на ту сторону обрыва. От головокружения и усталости он еле двигался.
Вскоре гребень настолько сузился и заострился, что по нему невозможно было идти. При каждом шаге по обе стороны пути сыпались вниз камешки. Виталий склонился, упираясь руками в коленки, чтобы немного прийти в себя и отдышаться. Слева метрах в ста от него, на противоположной скальной стене неторопливо просеменил по невероятно узенькому обрыву винторогий козел. Но Виталий не видел его. Не видел он и того, как, разметав крылья, над горами парил ворон, резко вскрикивая. Из-за пережитого несколько минут назад Виталий не осознавал этого крика и все же воспринимал его. Грай ворона рождал чувство полного одиночества и затерянности в незнакомых просторах, хотя была возможна погоня.
Ему надо было спускаться. Спускаться направо он не мог: было слишком круто, кроме того, он ни при каких обстоятельствах не вернулся бы в ущелье, из которого спасся бегством. Вот если бы он как-нибудь сполз налево, то очутился бы в параллельном ущелью каньоне и мог бы идти по нему к северу, пока не спустился бы с гор и не увидел бы зеленое предгорье, а за ним — асфальтовую дорогу, ведущую в город. Хотя, учитывая расстояние, все это он увидел бы уже под солнцем нового дня. Он бы ни за что не смог быстро идти по камням.
Виталий, балансируя и кряхтя от напряжения, с трудом сделал несколько шагов вперед. Теперь как раз по левую руку от него склон сделался щебеночным и в меру крутым. Если бы он рискнул сползти по нему, то он попал бы метрами пятнадцатью ниже на широкий плоский уступ.
Слезать на склон из подвижных камушков пришлось навзничь. Сползать по осыпающимся острым камушкам с такой высоты на брюхе — полное безумие.
Он поехал на спине вниз, растопыривая руки и ноги для торможения. По пути несколько раз вскрикнул от острой боли, когда его спину скребли острые ножички щебня. Когда он спустился на удобный карниз, его футболка на спине висела клочьями. Исцарапанное тело горело в тех местах, куда затекал пот. До дна нового широкого ущелья было метра три. Прежде чем начать новый спуск, он присел на камни и прикрыл глаза. Между глазными яблоками и веками плавали оранжево-красные круги.
В его карманах лежали двадцать пять тысяч долларов, не считая прочей валюты. Он отдал бы теперь эти деньги и еще многое в придачу, может быть, ту же правую руку, лишь бы перенестись теперь в те дни, когда они с Коляем еще не украли деньги. Тут Виталию подумалось, что в каждом русском в независимости от возраста живут мечты сказочного Емели, и он даже усмехнулся… Но что же это с ним: круги в глазах, и он смеется сам с собой, весь в кровавых царапинах, сидя в каменной дырище. Виталий заставил себя встряхнуть головой и стал на животе, трясясь от напряжения всеми поджилками, спускаться вниз. Ему нужно было срочно найти тень и хоть немного отлежаться: ему уже мерещилось приближение теплового удара, которого он так боялся.
Он слез вниз, на круглые камни дна, и оглянулся из-под козырька ладони. Нет, пока его никто не преследовал.
Он забрал левее и оказался в тупиковом скальном коридоре, стены которого расширялись кверху. Тут росли чахлые, не избалованные влагой кусты ежевики и несколько барбарисов. Он кое-как расположился в тени причудливой формы. На спину он лечь не мог из-за царапин и прикорнул на боку. Страшно ломило зубы. Он поднес руку к лицу и коснулся рукоятки ножа. Он держал его в зубах уже минут двадцать! Вот что значит испугаться. Он не без усилия расцепил сведенные челюсти, и нож брякнулся на камни. Виталий визгливо и болезненно захихикал. Изо рта потекла мерзкая слюна с металлическим привкусом, но он не решился выплюнуть ее и с усилием сглотнул. Страшно хотелось пить.
Чем дольше он лежал, тем меньше оставалось сил, чтобы вставать. Теперь ему казалось, что он убил-таки Шурика. Теперь его объявят убийцей и станут искать всеми силами туркменской полиции. Уйти не удастся. Рома говорил, что из Туркмении во внешний мир ведет лишь пара дорог. Все остальное — пески, пески. А за горами, в которых без проводника делать нечего, хорошо охраняемая иранская граница. Вот и вся ему козья рожица.
Как все-таки хочется пить. Однако на ежевике есть ягодки. Еще неспелые, конечно. Такие зеленовато-розовые пупырчатые бусинки. Раскусишь — а там только сухая кислятина и хруст многочисленных косточек. Но ведь хоть немного влаги в них должно быть. Он выбрал глазами ягоду порозовей, ту, что висела почти над землей, и потянулся к ней рукой. В тот же миг что-то быстрое, как молния, кольнуло его в нижнюю мясистую кромку ладони.
— А! — воскликнул Виталий и отдернул руку.
И увидел только серый хвост змеи, которая с мрачным удовлетворением улепетывала от него в гущу куста.
— А! — повторил Виталий и поднес руку к обезумевшим глазам. Он увидел две точки от укуса, из которых выступили мизерные капельки крови. Крови и еще чего-то бесцветного. Должно быть, сукровицы. Нет — не сукровица: сукровица так быстро не отделяется. От ранок вниз пролегли две узенькие сверкающие на солнце полоски змеиного яда! Зубы гадины оказались так полны, что часть яда ценой в пятьсот долларов за грамм в сушеном виде протекла помимо раны. Но и размеры ран говорили об изрядной величине змеи и также о том, что яда, который уже расходится в крови, на недолгий теперь уже век Виталия хватит с избытком.
— Мама! — трясясь всем телом, проплакал Виталий и стал вертеться как юла: надо что-то делать! Что-то делать! Ага — яд! Яд — выдавить!
Скуля от жажды жизни, он стал со зверскими гримасами сжимать пострадавшую ладонь пальцами левой руки. Давил он сильно, только ничего не выдавилось. От навалившегося наяву кошмара его голову окутала дымка. Что делать!! Что делать?!
Ага — ремень! Он выдернул из пояса ремень, продел его свободный конец через пряжку, так что вышла удавка, и накинул петлю повыше локтя. Потом привстал, наступил ногой на хвостик ремня и рванул всем телом вверх. Петля, как стальная, впилась в руку. Стараясь не ослабить этот жгут, Виталий стал обматывать ремень вокруг руки, чтобы закрепить кожаное кольцо.